Как мы жили в СССР

Возможно, на подступах к Сталинграду она и впрямь была оптимальна. Однако время шло, менялись поколения, давно исчезли крестьянские дети, нуждавшиеся в приучении к дисциплине городской жизни, а школа по-прежнему оставалась старой. Она учила вставать рано под «Пионерскую зорьку», передававшуюся каждое утро по радио (кроме четверга, когда эта передача заменялась спортивной программой «Внимание, на старт!»). Она учила тащиться на занятия с тяжеленным портфелем в любую погоду и непогоду (кроме морозов ниже 25 градусов). Она учила тупо отсиживать все уроки вне зависимости от того, к каким предметам ты испытываешь склонность. И она заставляла вечером выполнять домашние задания, чтобы испытать ребенка на способность брать себя в руки без погонялы, каким является школьный учитель. Именно эти вещи были возведены в систему, единую для любой школы страны. Все остальное – то есть содержание занятий – отдавалось на откуп педагогам. И благодаря этому на общем довольно сером фоне появлялась в целом ряде случаев некая яркая искра, способная порой возжечь в учениках настоящее пламя.

Ту книгу, которую вы сейчас держите в руках, я брался писать в свое время, проникшись представлением об общей убогости советской школы, но после серии интервью, взятых у разных ярких людей моего поколения, должен был существенным образом пересмотреть свои первоначальные взгляды.

Обычная школа и впрямь была серой, что подтвердили мне все собеседники, кроме журналиста Дмитрия Муратова18, которому литературу преподавали прекрасные учителя [Муратов, интервью], и профессора Владимира Гельмана, считающего, что ему дали хорошую математическую подготовку [Гельман, интервью]. А вот Анатолий Чубайс признался, что испытывал такие неприязненные чувства к своей «отвратительной школе с военно-патриотическим уклоном», что вскоре после окончания пришел как-то раз туда с друзьями и попытался разломать крыльцо. Лишь двоих учителей (литературы и английского) он выделил в позитивном плане [Чубайс, интервью]. Профессор Борис Колоницкий столь радикальных чувств не испытывал, но говорил мне, что вместо школьных знаний старался получать информацию из домашней библиотеки и особенно из первого издания Большой советской энциклопедии, обращая внимание попутно (будущий историк!), как менялся характер подачи материала от 1920‑х годов к 1940‑м. В итоге историю он, еще будучи школьником, часто знал лучше своих учителей [Колоницкий, интервью].

При этом почти все мои собеседники, заканчивавшие специализированные физико-математические и языковые школы, отзывались о них очень хорошо. Таких школ в СССР насчитывалось крайне мало, причем сосредоточены они были преимущественно в Москве и Ленинграде. Там концентрировались лучшие учителя, формировавшие относительно свободный по советским меркам дух. Более того, благодаря системе жесткого отбора в эти школы попадали лучшие ученики. Общий уровень школьников оказывался значительно выше среднего, и взаимовлияние одноклассников способствовало развитию каждого. Конечно, даже в таких школах многое не позволялось. Нельзя было излагать детям настоящую историю СССР сталинских времен. Нельзя было учить «буржуазной демократии». Нельзя было подвергнуть сомнению «исторические преимущества социализма». Будущий учитель истории Александр Скобов19 в детстве пытался разговорить своего учителя истории на предмет борьбы разных партий в годы революции и борьбы разных течений ВКП(б) в постреволюционные годы, но ответа не получил [Скобов, интервью]. Тем не менее учителя-новаторы могли увлечь детей своим предметом и научить мыслить самостоятельно. Так обстояло дело, скажем, в знаменитой ленинградской физико-математической «тридцатке», где существовал, как отмечают выпускники, культ ума [Берг 2005: 397–426]. Там на уроках внеклассного чтения могли изучать замалчиваемый официозом роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», а на обществоведении разбирать, скажем, проблему презумпции невиновности – совершенно чуждую советскому правосудию. Там учитель мог петь для своих учеников бардовские песни [Васильев 2015: 24]. В подобных школах могли порой работать даже учителя с учеными степенями, не нашедшие себя в вузах [Панкин, интервью]. При изучении иностранного языка могли рассказывать малоизвестные советским людям подробности западной жизни [Дмитриев, интервью]. Экономисты Сергей Васильев (в 1991–1994 годах глава Рабочего центра экономических реформ при Правительстве России), Дмитрий Панкин (в 2011–2013 годах глава Федеральной службы по финансовым рынкам) и Михаил Дмитриев (в 2000–2004 годах первый заместитель министра экономического развития) высоко оценивали свои школы.