Как мы пережили войну. Народные истории

Суд возвратил квартиру нашей семье. Бабушка документами доказала, что она не бежала от немцев, а эвакуировалась с учениками и школой. Ее наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Удалось отсудить кое-что из мебели. Вот мы в комнате. Мне разрешают говорить громко и бегать, что запрещалось, пока мы жили у чужих людей. В кухне зажигали керосиновую лампу. Я ее никогда не выкину. Свидетельницу первых лет моей жизни. Похожая лампа есть в Музее радио.

Кухня, а дальше длинный коридор в комнаты. Пробегаю через коридор. Там тоже темно. Окна заклеены бумагой крест-накрест. На ночь окна плотно завешивали одеялами, чтобы не просвечивали огни керосинки. Страх от этих пробежек закалял мое сознание. Я боялась управдома, которая часто проверяла проживающих в доме по прописке, и пряталась от нее в дальней комнате под кроватью.

С каждым днем воспоминания все отчетливее. Однажды при свете керосинки бабушка переливает кипяченое молоко, полученное по детской карточке, в стеклянную банку, приговаривая: «Сейчас молочка дам». Поторопилась бабушка. Я отчетливо помню, что молоко на два пальца покрывало дно, и вдруг появляется темная полоса, и молоко льется на стол и на пол. Я плачу. Я понимаю, что пить уже нечего. Меня укладывают спать, а я плачу, что хочу есть.

Город еще бомбили. Мама со мной спустилась в бомбоубежище. Тусклая синяя лампа. Разглядеть почти ничего не возможно. В темени угадываются силуэты людей. На нашей лестничной клетке потолок пробит бомбой. Видно чердак и серое небо. Дыры от бомб были также в крыше со стороны Литейного и Жуковского. На чердак мы с мамой ходили, чтобы вешать белье для сушки. В квартире запрещалось сушить белье, чтобы не разводить сырость. Было сыро в комнатах еще долго. Переплеты книг покрыты серо-зеленой плесенью. На Невском проспекте в отрезке до Московского вокзала и на Жуковского стоят развалины домов. Позднее их замаскировали тканью с нарисованными окнами, чтобы не было видно разрушений для поддержки настроения.

Покой был во время тиканья ходиков с медведями на фасаде, стука метронома из черной тарелки громкоговорителя, журчания воды. Кран до конца не закрывали, чтобы в морозы труба не перемерзла. С тревогой слушали оповещения о бомбежке, с радостью голос Левитана, где по первым звукам его голоса догадывались о радостном известии, наступлении наших войск и освобождении городов.

В три года меня отвели в детский сад на углу Жуковского и улицы Чехова № 25. Мне сшили платье из наматрасника горчичного цвета и отделали голубой шелковой бейкой. Очень красивое. В этом платье было столько фантазии. Воротничок и кармашек необыкновенный, вшит в шов уголком. Этот кармашек закрывал заштопанную дырочку. Шила платье тетка Рая. Она с сестрой всю блокаду работали в костюмерной Театра оперетты.

Модистки. Сколько выдумки, изящества, вкуса и природного эстетизма вкладывали они в свои творения. Когда бабушка вынесла в эвакуации на базар свои сшитые до войны платья, то толпа повалила ее в снег. Остались только два платья и блуза, которые бабушка носила долго после войны.

Я быстро росла. Впитывала в себя все что видела. Есть я не любила. Все было безвкусное и бесцветное. Особенно я не любила печенку. Жесткая и горькая. После войны долго ее не ела. Однажды я услышала разговор бабушки и мамы, что на завтра нет хлеба, а кроме хлеба, ничего не было. Во время обеда, откусив тоненький ломтик, я вспомнила это и положила в кармашек передника остальное. Когда я дома вспомнила и стала искать ломтик, то в переднике обнаружилось чуть-чуть крошек. Бабушка все равно похвалила меня.

Может ли любой человек понять голод в большом северном гранитном городе с коротким летом? Здесь нет кустов, съедобных трав (щавеля, кашки), фруктовых деревьев. Одни камни. Люди, которые сажали что-то на газонах, никогда не пустят пришельцев. Первую ягодку малины я попробовала после окончания войны. Первый кусочек яблока я попробовала уже школьницей.

В конце войны детей спросили, о чем они мечтают. Дети ответили: «Чтоб соевая коровка сдохла». Так невкусно было соевое молоко.

Наверно, война уже отступила от Ленинграда. Мои родные и воспитательницы стали радостнее. С первой встречи с ленинградцами, а это были в основном женщины, меня поразило, какое доброе отношение проявляли ко мне. Детей в городе было мало, и их редко выводили на улицу. Знакомые, соседи и совершенно чужие люди очень приветливо здоровались и с интересом разговаривали со мной. Тогда я впервые познакомилась с ленинградской культурой. Позднее я гордилась, что я – часть этой культуры, и старалась быть всегда приветливой и улыбчивой.

Воспитательницы детского сада вкладывали в наше развитие свои знания. Я до сих пор помню их имена. Раиса Ивановна и Злата Исааковна. Воспитатели нас учили рисовать, танцевать и петь. Мы разучивали стихи. Однажды они повели нас по улице Чехова. Мы рассматривали атлантов, которые на своих плечах держали небо.