– Когда я был одинок, мне все время приходилось принимать решения, и холостяцкая жизнь тоже имела кучу ограничений. Теперь, в браке, тоже придется принимать решения и жертвовать своей независимостью, но он дает и определенную степень свободы. В этом плане женитьба ничем не отличается от холостой жизни, просто теперь я часть проекта, где участвует кто-то еще.
– Да, Сэм, теперь я понял.
Твердая корка моих предубеждений против лозунгов и разных приемов лопнула. Я теперь осознавал, о чем все это время говорил молодой человек. Концепция «да… и» помогла Сэму переключиться с подхода к обязательствам в духе серьезности – когда брак рассматривается как конвейер норм и правил, увозящий в будущее, которое невозможно контролировать, – на восприятие женитьбы как игры, предусматривающей пластичность и возможность подстроить устойчивую форму под себя.
«Игра – это не просто излияние чувств, – пишет джазовый музыкант Брэнфорд Марсалис[96]. – Истинная свобода – в структуре». Описывая стихийное взаимодействие структуры и импровизации, лежащее в основе джазовой музыки, Марсалис фокусирует внимание на существенном напряжении между чем-то прочным, что вы делаете пластичным через творчество. Как отметил мой любимый психоаналитик Дональд Винникотт[97]: «Невозможно быть оригинальным, кроме как основываясь на традициях». Именно это делали Сэм и Лиза: искали свой путь в рамках института брака.
Я сейчас думаю о подходе Сэма к своей женитьбе, как этот шаг повлиял на его неизвестное будущее и как «дух игры» позволяет воображать, изобретать и творить все в тех же жестко очерченных рамках. Лиза – партнер молодого человека по игре (в лучшем смысле этого слова), вместе они будут оживлять то, что казалось статичным: брачные договоренности, общественные ожидания в отношении брака, общие требования к взрослой жизни. Именно так делают дети в своих играх; то же происходит и в сказках, когда оживают предметы.
Дух игры превращает боязнь ответственности за свою жизнь в волнующую признательность за этот дар: возможность быть автором своей жизни. Вопрос «Что дальше?» становится самым лучшим, а неизвестное будущее предстает как изобилие возможностей обдуманного выбора.
Жизнь – это импровизация, и именно в ней заключена человеческая сущность. Доказательством тому служит наличие у нас новой коры головного мозга – в отличие от остального животного мира. Эта область в передней части черепа позволяет человеку разрабатывать варианты, преобразовывать старое в новое, прислушиваться к другим и сотрудничать с ними, оценивать чужой опыт, признавая его значимым и новаторским. Эта характерная черта проявляется впервые, когда ребенок улыбается своим родителям, заявляя свое «да», а они в ответ улыбаются этой новой реальности – это их «и». Опыт «да… и» продолжает вдохновлять вашу жизнь. Но это уже далеко не естественное поведение, как в детстве.
В юности импровизация появляется сама собой, освобожденная в ходе серьезной работы над осознанием личной ответственности и конечности бытия. Чем старше вы становитесь, тем больше усилий требует такой подход. В отличие от предыдущих лет, теперь понадобится мужество, чтобы идти по пути надежды и веры, несмотря на опасения, что вы несете ответственность за последствия каждого «и».
Импровизировать – значит действовать, опираясь на надежду и без особой боязни: сказать ситуации «да» и найти альтернативные варианты. Это и значит верить – полагать, что в результате ваших действий случится что-то хорошее. Вы уже видели, насколько нам, взрослым, тяжело – если не сказать болезненно – дается такое отношение к миру.
«…Беспокойства от жизни никак нельзя избежать – только ценой апатии или замораживания чувств и воображения», – написал великий экзистенциальный психолог Ролло Мэй[98]. Другими словами, под лежачий камень и вода не течет. Перемены всегда сопровождаются страданиями, которые связаны с осознанием своей единоличной ответственности. Десять причин не меняться свидетельствуют о том, что часто основное стремление – защитить себя от боли. Не желая испытывать мучения, вы неизбежно перекрываете путь преобразованиям.
У меня несколько татуировок (кстати, на голени – Гарольд и его фиолетовый мелок). Для меня (как и для многих) татуировки – как чипсы Pringles: «Если попробовал – уже не остановишься». Как только мне нанесли первый рисунок, я уже знал, что будут и другие. Все знают, что процесс это болезненный. Я не мазохист – любой, кто меня знает, это подтвердит, – с трудом терплю боль, и все же именно введение краски под кожу привлекает меня больше всего. Я понимаю, что происходит нечто непреходящее, проникающее глубоко внутрь. В сущности, будь татуаж безболезненным, я вряд ли заинтересовался бы им. Но вот еще одно важное наблюдение, связанное с мучительностью этого процесса: если бы мне не вводили под кожу краску, а кололи иглой без определенной цели, я бы корчился в страданиях, ныл и жаловался. А если бы мне нарочно причиняли боль или, хуже того, делали это против моего желания? Я бы назвал это пыткой.