Во время игры в мяч он разбил стекло – ты простил, стекло бьют редко, не знаешь, кто, собственно, виноват, не любишь наказывать.
Но когда разбито уже четвертое стекло, когда разбил его хронический озорник, за которым вдобавок значится в школе плохая отметка, ты наказываешь – криком, угрозой, злостью.
–
…Четвертое окно… озорник… плохой ученик… лентяй… еще дерзит… Воспитатель, уверяю тебя, ты дашь ему по рукам. А ведь ребенку не понять, да и не надо ему мириться с тем, что ты его наказал для примера, потому что, как менее впечатлительный, он удобный объект для эффектного наказания; и что ты подверг его наказанию не за один этот поступок, а за всю его деятельность в совокупности.
Он знает только, что детям А, Б, В ты простил, а его вот несправедливо наказал…
Допустим, ты поступил по-другому: отобрал у ребят мяч.
–
И это несправедливо: наказание коснулось десятка невинных ребят.
Еще мягче: ты предупреждаешь, что, если они еще раз разобьют стекло, ты отберешь мяч, то есть применяешь несправедливо наказание – угрозу – ко всем ребятам, хотя виноваты будут только четверо. И из этих четверых не все виноваты, потому что один разбил стекло, на котором уже была трещина, другой разбил не целиком, а только с уголка, а третий, правда, и разбил, но ведь его подтолкнули, и виноват, собственно, только этот четвертый, который всегда сделает что-нибудь такое, из-за чего воспитатель злится.
Ты простил безоговорочно. Ты полагаешь, ты поступил правильно? Ошибаешься.
«Да, попробуй-ка я это сделать», – думает один.
«Ему все можно, – думает другой, – воспитатель его любит».
Опять несправедливость.