В последних двух примерах речь идет об интеллектуальных достижениях, развившихся на плодородной почве европейских университетов, которые возникли под эгидой Католической церкви в период Высокого Средневековья. В отличие от академий Древней Греции, в каждой из которых господствовала одна конкретная школа, университеты средневековой Европы стали местом для активных дискуссий и интеллектуального обмена. Дэвид Линдберг писал: «Следует подчеркнуть, что в рамках этой системы образования средневековый магистр располагал значительной свободой. Обычно средневекового профессора представляют себе человеком беспринципным и подобострастным, рабски следующим за Аристотелем и Отцами Церкви (хотя как можно рабски следовать одновременно и за тем, и за другими, не объясняют), боящимся даже на йоту отступить от требований начальства. Разумеется, заданные христианской теологией границы дозволенного существовали, но в пределах этих границ у средневекового магистра была почти полная свобода мысли и слова, и в средневековых университетах каждая доктрина – философская или теологическая – подвергалась самому тщательному рассмотрению и всесторонней критике». [426]
Стремление католических схоластов к неустанному поиску истины, к исследованию и использованию самых разнообразных источников, а также серьезное и взвешенное отношение к критике, наделили средневековую научную традицию и университеты, где развивалась и формировалась эта традиция, той витальностью, которой Запад может гордиться по праву.
Все это: экономическая теория, международное право, наука, университетская жизнь, религиозные представления, благотворительность искусство, мораль – составляет фундамент цивилизации, и на Западе все эти институты сформировались в лоне Католической церкви.
Как это ни странно, роль Католической церкви в создании западной цивилизации стала видеться яснее после того, как ее влияние пошло на убыль. В эпоху Просвещения, в XVIII веке, особое положение Католической церкви и традиционное уважение к ней впервые оказались под серьезной угрозой, причем масштабы противостояния оказались беспрецедентными в истории. В XIX веке борьба с католичеством возобновилась; наиболее яркими ее проявлениями были немецкий
Происходящее в мире искусства, вероятно, наиболее ярко свидетельствует о том, к чему привело снижение роли Церкви в современном мире. Джад Догерти, почетный декан факультета философии Католического университета, отмечал негативное воздействие на искусство «обедненной антиметафизической философии нашего времени». По его мнению, между искусством той или иной цивилизации и верой этой цивилизации в трансцендентное есть несомненная взаимосвязь: «Без метафизического осознания трансцендентного и признания существования божественного интеллекта, который одновременно является и источником упорядоченности природы, и целью человеческого упования, реальность начинает восприниматься чисто материалистически. Человек становится мерой всех вещей: он более не подотчетен объективному порядку. Жизнь становится пустой и бесцельной. Эта пустота выражается в перверсиях и стерильности современного искусства, от Баухауза и кубизма до постмодернизма». Объяснение профессора Догерти не только правдоподобно, но и весьма убедительно. Если люди верят, что жизнь не имеет смысла и является результатом чистой случайности, если они считают, что нами не руководит высшая сила, то можно ли удивляться, что эти идеи отражаются на их искусстве?
Ощущение бессмысленности и хаоса стало нарастать уже в XIX веке. Фридрих Ницше писал в «Веселой науке»: «Нам снова наконец открыты все горизонты, пусть даже еще в легкой дымке, но наши корабли снова могут пуститься в плавание, готовые к любой опасности, и снова можно не сдерживать свой дух познания, не страшащийся никакого риска, и море,