Как изгибали сталь

- Пойми меня правильно. Как граждане, мы обязаны доложить о своей находке в милицию. Но так как ни они, ни мы не знаем, кому принадлежит этот нож и какое преступление им совершено, то мы, а, вернее, я буду самым главным подозреваемым. Так как вряд ли найдут владельца этого ножа, то на меня запишут какое угодно нераскрытое преступление и посадят в тюрьму, причем не в ту, которая у нас, а пошлют куда-нибудь в тайгу, откуда очень трудно вернуться. Если хочешь, чтобы у тебя был отец, то молчи, кто бы и что тебя не спрашивал. Ты ничего не находил и ничего не знаешь.

С точки зрения Павлика Морозова, мой отец не по-граждански поступил с моей находкой. Частенько мне доставалось от него за мои прегрешения. Так что, по всем втискиваемым в меня правилам, я должен был пойти и доложить о находке и о том, что мой отец не позволил мне выполнить мой гражданский долг. Думать я мог о чем угодно, но я не мог понять, как можно сделать заявление на своего отца, который из кожи вон лезет, чтобы прокормить семью. После работы еще и калымит где-то и что-то кому-то сваривает, приваривает, слесарничает.

Занимается незаконным по тем временам частным промыслом и деньги за это берет. Да, иногда приходит домой выпивши, и крепко. Но всегда принесет нам с братом какой-то гостинец. Порадуется успехам в школе.

Поддаст за двойку. Не идеал, но мой отец намного лучше отцов моих друзей. Сам не съест, но дети должны быть сытыми. Поэтому, что бы нам ни говорили в школе, какие бы ни приводили примеры, но наша семья всегда была тем элементом, на которые вопросы политической бдительности распространялись только в том, чтобы младшие не вздумали повторять то, что они слышали от старших, хотя сами старшие мало чего говорили из опасения за свою жизнь и судьбу семьи.

Уже в более позднее время отец рассказывал о том, что долгое время он с тревогой ожидал известий о судьбе своего двоюродного брата по отцовской линии. Какой-то он непутевый был, - рассказывал отец. - Когда молодежь ходила в другие села на заработки, то все парни домой либо деньги приносили, либо вещи справные: сапоги, гармошку, инструмент хороший. Каждый родителям и соседям хвалится, как он поработал и что заработал. А брат его двоюродный потихоньку пришел и сидит на крылечке. Отец его и спрашивает, - показывай, сынок, что заработал. А я на божничку деньги положил, тятенька, - отвечает сын. Пошел отец посмотреть, а на божничке пятнадцать копеек серебром лежит. Отец берет в руки вожжи, выходит на крыльцо и давай охаживать сына по спине, приговаривая, - ах, подлец ты такой, отца своего опозорил. Получив свое, сын и говорит, - да, а если бы я рубль заработал, то вы, тятенька, меня бы до смерти забили.

Двоюродный брат отца был отчаянным до сумасбродства. Один мог выйти на драку против любого противника. Ему ничто не стоило зайти в толпу совершенно незнакомых людей, выбрать самого сильного парня и ударить его по лицу. Били его за это нещадно, но он всегда оставался живым и не утрачивал своей смелости. Поверь мне, - говорил отец, - он и во время войны никуда не пропал и после войны не пропадет.

Много людей, которых считали без вести пропавшими, просто были в плену, а потом не возвращались, чтобы не подвергать репрессиям себя и свою родню. Ох, и будут у тебя, сынок, неприятности на твоей службе, когда выяснится, что твой троюродный дядя из-за границы разыскивает наследников. Пусть уж лучше бы он погиб смертью храбрых, прости Господи. Хотя, он не такой дурак, чтобы неприятности родственникам приносить

Мне и сейчас интересно слышать руководителей сегодняшней компартии о том, что в годы репрессий они были уже сознательными, но не слышали, чтобы в местах их проживания кого-то посадили за просто так. За так, конечно, никого не садили. Не было такого, чтобы просто так взяли и посадили. Должно быть дело. Дело начинается с информации о преступлении. Сосед на соседа в коммуналке донес, что враг рядом живет и враждебной деятельностью занимается: попискивает что-то, как будто на телеграфном ключе работает. Приложили бумажки. Сформировали дело. Передали в суд. Посадили. И человека нет, и жилищные условия улучшил. Начальник взбучку дал, донес, что начальник саботирует то-то и то-то. Что угодно и кого угодно можно подвести под саботаж.

И нет начальника, и перспектива служебного роста появилась. И сколько такого по России было. И враги писали, и сволочи разного рода, и люди, для которых принципы важнее всего на свете.

Компанейшина она штука заразная. И видимость законности сохранена.

Уже в армии мои знакомые работали в комиссиях по реабилитации незаконно репрессированных. Оказывается, среди репрессированных было очень много "деятелей", на которых клейма ставить некуда за превышение служебных полномочий и использование служебного положения в личных целях. Занимал высокий пост и сам отправлял на каторгу или на расстрел тех, кто работал рядом. Как у Сергея Михалкова:

"Воровал, попался, а теперь твердит до неприличности, что он де жертва культа личности".