Как я воевал с Россией

Я сразу же понял, что Советское правительство может заподозрить, что речь идет о сепаратной военной капитуляции на Юге, которая позволила бы нашим армиям продвинуться вперед против ослабившего свое сопротивление противника до самой Вены и далее, даже к Эльбе или Берлину. Поскольку все наши фронты вокруг Германии составляли часть общего союзнического фронта, то, естественно, на русских отразилось бы все то, что могло произойти на любом из этих фронтов. Если установлен какой-либо контакт с противником, официальный или неофициальный, русским следует своевременно сообщить об этом. Этого правила мы придерживались скрупулезно. Ни на одной из стадий не было и речи о том, чтобы скрыть что-либо от русских. Находившиеся в то время в Швейцарии представители союзников даже изучали средства для тайной переброски русского офицера, который присоединился бы к ним, если бы Советское правительство пожелало послать кого-нибудь.

В соответствии с этим 21 марта Иден дал указание нашему послу в Москве сообщить Советскому правительству об этих событиях, что он и сделал. На следующий день Молотов вручил ему письменный ответ:

«В течение двух недель в Берне за спиной Советского Союза, который несет на себе основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования – с другой».

Сэр Арчибальд Кларк Керр, конечно, объяснил, что Советы неправильно поняли то, что случилось, и что «переговоры», о которых идет речь, представляют собой лишь попытку проверить полномочия генерала Вольфа. Комментарии Молотова были грубыми и оскорбительными. «В этом деле, – писал он, – Советское правительство усматривает не какое-либо недоразумение, а нечто худшее».

* * *

Перед лицом такого потрясающего обвинения мне казалось, что лучше молчать, чем состязаться в обвинениях, и 24 марта я написал Идену:

«В данный момент эти переговоры прекратились. Они могут возобновиться в гораздо более важном районе, чем Италия. В таком случае военные и политические вопросы будут переплетаться. Русские, быть может, законно опасаются, что мы можем пойти на сделку на Западе, для того чтобы задержать их как можно дальше на Востоке. В общем лучше не посылать никакого ответа (Молотову), пока мы не снесемся с Вашингтоном, куда вам следует передать русское послание».

Необходимо было также предупредить наших военных командующих на Западе. Поэтому я показал оскорбительное письмо Молотова Монтгомери и Эйзенхауэру, с которыми я в это время наблюдал за операциями по форсированию Рейна.

Генерала Эйзенхауэра это сильно расстроило; его возмутили обвинения, которые он считал крайне несправедливыми и необоснованными, ставившими под сомнение нашу добропорядочность. Он сказал, что как командующий вооруженными силами он готов принять безоговорочную капитуляцию любой воинской части противника на его фронте, начиная от роты до целой армии, так как считает это чисто военным делом и имеет достаточно широкие полномочия, чтобы принимать такого рода капитуляцию, не спрашивая чьего-либо мнения. Если, однако, возникнут политические вопросы, он немедленно проконсультируется с правительствами. Он опасался, что если бы русских привлекли к обсуждению вопроса о капитуляции вооруженных сил, находившихся под командованием Кессельринга, то проблема, которую он сам мог бы урегулировать в течение одного часа, возможно, затянулась бы на три-четыре недели, что привело бы к тяжелым потерям для наших войск.

Эйзенхауэр дал ясно понять, что он потребовал бы, чтобы все войска, подчиняющиеся офицеру, предлагающему капитуляцию, сложили все свое оружие и оставались на месте до получения дальнейших указаний, с тем чтобы не было никакой возможности перебросить их через Германию для оказания сопротивления русским. Одновременно он постарался бы продвинуться через капитулировавшие войска как можно дальше на Восток.

Я и сам считал, что эти вопросы следует оставить на его усмотрение и что правительства должны вмешаться лишь в том случае, если возникнут какие-либо политические вопросы. Я не видел причины для огорчений в случае, если в результате массовой капитуляции на Западе мы дойдем до Эльбы или даже дальше – до того, как туда дойдет Сталин.

25 марта 1945 г. я писал Идену:

«… Мы должны спросить Соединенные Штаты, какова их позиция и согласятся ли они теперь, чтобы президент и я послали телеграмму Сталину и, во-вторых, чтобы эта телеграмма, как вы говорите, касалась и других вопросов, а именно: доступа в Польшу, отношения к нашим военнопленным, обвинений, ставящих под сомнение нашу добропорядочность в отношении Берна, вопроса о Румынии и т. д.