Декарт не покушался на изменение власти, а себя увел от нее — в Голландию, и писал в «Рассуждении о методе», что правилом положил себе соблюдать обычаи страны, где живешь, — дабы нарушение их не мешало тебе заниматься твоим высшим делом.
Сам Христос — отдал монету Кесарю: платить дань! — велел. А у нас — интеллигенция ринулась мутить воду идей и волновать народ. И я сам поддался зрелищам и театральности разрушения гиганта: как забивали партийного быка на демократической корриде!
Ну что же, насытился зрелищами? — оставайся без хлеба, люмпен-интеллигент, безответственный созерцатель!
Хоть какой порядок — лучше, чем бездарная энтропия и естественное состояние войны всех против всех — и воровства.
И дабы избежать этого наибольшего зла, люди отдают часть своей свободы — государству. А у нас об этом забыли и захотели полной и всесторонней свободы: и национальной, и идеологической, и лично-частной, и делать, что хочу. А оказалось, что одна форма свободы начинает порабощать другую. Например, национальная — давит на личностно-персональный выбор еще сильнее, чем империя и ее идеология. А получив свободу делать, что хочу, ничего не делаю — и митингую, ору. Или ворую и гуляю. Ведь падать долу легче, чем усиливаться вверх… Положились на естественные тяготения. Так они ведь — книзу, к падению. Не к организации. Свобода — это усилие себя вверх, а поняли ее как — безудерж падать — рабски, как зверь, кого выпустили, и раб…
Свобода — самоограничение и ответственность… Из себя я, из разума себя ограничу, а не по свистку кнута извне. Но ведь мы под кнутом выросли — и пока-то психика перестроится! Да и невозможно это — утопия! Известно из христианства и монашества: природа, плоть тянет ко греху, и держать надо в узде, в аскезе потребности низа, чтобы дух в тебе возрастал. Так что советская узда — была не советская, а просто всегдашняя дисциплина общественного порядка по отношению к произволу индивидуума. А мы ослепленно видели, что она лишь — «советская», пар- тейная, коммунистическая (сейчас перечисляю — и удивляюсь себе же: и чего дурного даже в словах этих? «Совет» — да любовь. «Коммунизм» — чтоб все общее. А «партия» — часть; да ведь и я не понимаю всего, а лишь по частям разумею!) и что вон они, обожравшиеся бонзы аппарата, невежественные! Ату их! Обличай, вали!
А они — порядок держали и работали — пуще тебя! В кабинетах душных сидели, заседали, решали. А председатель колхоза бегал-умолял тракториста на работу выйти, хоть кусок поля вспахать! Мотором был хлеба насущного…
Да, плохой порядок — и лечить терапией его надо и эволюци- онно воспитывать — но не убивать, а потом, заколов медведя России, из него двадцать собак понаделать — разных государств. А клеткам-то прежнего тела что делать — вот мне и семье моей, пока прекратится биение сердца и кровообращение и работа тканей? Помирать ведь!..
Так ведь — терапевтически самолечатся страны и строи Европы: и марксизм использовали: рабочим, профсоюзным движением ограничили эксплуатацию — и заставили предпринимателей больше мозгами шевелить, технику двигать — и всем от того легче и богаче. Но — подзаконно, не нарушая порядка и истеблишмента. Как и Форд Генри говорил: «Плоха ли наша финансовая система? Да, плоха. Но она ведь — работает. Так пусть работает, и надо ее использовать, и при ней жить, и ее лечить, поправлять, а не разрушать в надежде сразу новое хорошее сделать».
Ну да, так и в обществе, и строе: все равно хорошо не будет, идеально. А просто по-другому сложно и тоже скверно. Земное же устроение! Только тебе, человеку Духа и внутренней жизни, который уже надрочился жить при прежнем порядке «как бы в рассеянности» (как, по Плотину, положено мыслителю: минимум тратя сил на внешнее устроение и движения), — теперь придется все силы души и ума тратить на то, чтоб переобучиться и разбираться в новом устроении мелочей жизни: в какие двери теперь толкнуться, как тебе новый закон велит… Снова- здорова. Раньше шел к начальнику, теперь — к адвокату…
А впрочем, не ропщи — по своему же правилу: уважай порядки сего времени, как складываются, не бунтуй обо внешнем и не полагай там смысла.
11.10. Пробежался по благодатному «кампусу», подышал вином осенних листьев. Понарезал яблочек себе, включил Моцарта — и сажусь работать дальше. Но уж стыдно — про наше промышлять, сам пребывая в такой неге. Так что продолжу вчерашнее портретирование Греческого образа мира по-английски, для книжки возможной.
Миддптаун, 16.XI.91