Как я преподавал в Америке

— Выходит, наше государственное программное обучение все же некий фундамент общей культуры лучше дает. А затем — разнообразь сам. Тоже разница: тут сызмала, сразу, человек себя отличным формирует. А у нас лишь потом: как вариация Единого «мы».

Хотя разве здесь не унифицируют друг друга — общением компаний? То же феминистское движение…

Вчера, проходя по дорожкам «кампуса», вижу расклеенное везде: «Если хочешь лизать мою «пусси» (п…), надень гондон». «Если хочешь сосать мой «кок» (х…), намажься помадой». И прочие веселые. Объявления везде сами клеят, спроса не нужно.

Еще раньше, после предыдущего русского занятия, гулял с Машей Раскольниковой (у нее отец — тоже профессор литературы — в Индиане, кажется; но тут стиль — отдельно от родителей учиться и жить). — Тут, в Весленском университете, — она говорила, — все элита, так себя считают. Это очень привилегированный университет, высокого класса и дорогой. И все — личности, высокого мнения о себе.

Две Маши после моего русского класса со мной два часа беседовали (поодиночке). Одна — Маша белая (Штейнберг), что лишь три года назад из России, в возрасте 15 лет выехала, никак не может одолеть тоски и критична к американцам. Эта, Маша черная, положительное во всем находит. Та говорит: какие разные — американцы и русские; эта ищет равное, единое: чтоб все понимали друг друга.

— Потому я настороженно к Вашим лекциям отношусь, где Вы так резко различаете народы и психики.

— Да, конечно, я утрирую — для выпуклости. Да мне и самому это надоело — разное усматривать. Но все же — и то, и то правда. И не только две, но и больше частичных истин о всяком можно высказать.

— Так что не противоположности, а плюрализм? — она.

— И более того. Знаете, в «Бхагавадгите», индийской философской поэме, есть «явление тысячеликой формы Брахмо»: зараз предстает тысяча вариантов Бытия; это невыносимо смертному зреть и понять…

И все же возможно и разное, и единое. Вот гобой и скрипка, и орган — все разные по тембру, а все — музыка, согласное друг во друге слышат и производят.

Говорила, как мои классы им интересны:

— Вы нестандартны — это нравится американцам. А мой отец — более «профессор»: лекции читает, академичен.

Сетовала, что не знает своего будущего: не светит оно тут гуманитариям. Не чтут их (в отличие от нас — и доныне…).

— У нас и «неудачник», — говорю, — поэт или художник, чтится: как за высокое взявшийся, избранник, хоть и поражение потерпел. И его любят женщины. А тут — лишь признание и успех, и чековая книжка… Та Маша, белая, недавняя тут, — вообще в меланхолии. Утешаю:

— Ну ничего: женский организм гибче. Полюбите, выйдете замуж, детей родите…

Да, тут о праве на аборты споры — средь феминисток особо! Даже в классе английском я с ними обсуждал это, толковал:

— Ну да: это — по американской ментальности: знаю только настоящее и мое «я». Без отношения к предкам и потомкам. Без «гонии»; не даю на себя смотреть, как на сосуд-передатчик рода, природы. А — личность. И «ургия» хирурга, аборта — мое орудие самоутверждения в настоящем…

— Ладно, — говорю им далее. — Но хоть грех-вину в совести помните, вырезав возможную жизнь, убив. Ведь эти чувствования — греха, вины и страдания от них — тоже богатство человека, а не только чеки и машины… Вот русская душа и литература, Достоевский, — это очень чувствуют; это богатство и развиваем мы. И ныне — катастрофой своей и новыми загадками и биениями духа и ума…

Вижу: задумались. У меня в классе английском — больше девы…

Русское снова обдумываю

Продолжаю проталкивать умом Россию, советчину и нынешнее. Да, я на верное напал — о темпоритмах истории. Коли своим бы, натуральным России, прирожденным темпоритмом — сто тысяч лет бы подтягивалась к миру: пока-то размножится народонаселение — естественным расширением распространится — на Сибирь и тайгу, и тундру!.. Вот тут-то, как орган всемирной истории, у нас — Государство. Оно мотор и толкатель, и кнут («России нужен царь и кнут»). Народу и человеку на труд тут и усилие. А так, коли сам по себе, — спал бы на печи и производил только на себя, самодостаточно… Так что излишек производить — уже на это приходилось заставлять: собиранием дани, барщиной, оброком: ведь раз отобрали, то приходится усиливаться и больше работать — на себя чтоб что-то было. А коли дадут только на себя — собой и ограничится: на х-я усиливать- ся-то? НА КОЙ? — вот русский вопрос («На х-я попу гармонь?»), основной, рядом с КАК? англосаксонским, ПОЧЕМУ? (немцы), ЗАЧЕМ? (французы)…

На кой? — внешне похоже на французское pour-quoi («для чего?», «к чему?»), которое выражает заинтересованность в будущем, туда обращенность (откуда Эволюция, Прогресс — французские идеи и сверхценности). Но русский задает себе этот вопрос, заведомо отвечая отрицательно: «Ни к чему», не стоит, ничто не светит, нигилизм априорный, наплевать. Лучше не будет. И потому — нечего и усиливаться и стараться-то. И так хорошо, а точнее — НИЧЕГО (тоже из оперы НИЧТО слово, из nihil): терпимо, подходяще…