Как я была маленькая (издание 1954 года)

Её голова была похожа на небольшой светлый клубок, но серебристый хвост, как прозрачное покрывало, расстилался по всему Млечному Пути. Комета как бы летела над морем, словно желая головой коснуться его.

— Смотрите, смотрите внимательно, — повторяла мама. — Хорошенько запомните эту редкую гостью наших небес. Она пробудет у нас не очень долго.

И мы не отрываясь смотрели на комету. Да и не мы одни.

На бульваре было полно народу. Запрокинув головы и тихо переговариваясь, стояли люди. И чем больше темнело, тем всё отчётливее, всё серебристее становилась в царстве звёзд комета Галлея, редкая гостья наших небес.

Дима остался с папой на бульваре, а я поспешила с мамой домой, чтобы поскорее рассказать тёте Наше всё, что мы видели. У тёти Наши болел зуб мудрости, который никак не мог прорезаться. Но она собиралась взглянуть на комету через несколько дней.

Придя домой, мы обо всём рассказали тёте Наше, Сначала рассказывала мама, а я не перебивала её: мама этого не любила, да и никто не любит.

Наконец заговорила и я:

— Ты, мамочка, не всё рассказала. Забыла про красные листья, как они тихо падали в ожидании кометы. Как долго не засыпали ласточки, поджидая её. И самое главное, тётя Наша, представь себе, — бронзовый Пушкин, Александр Сергеевич, знаешь, тот, что на бульваре, — я вдруг увидела, что он на минутку тоже поднял голову и посмотрел на комету Галлея.

Тётя Наша выслушала меня и сказала маме:

— Может быть, она будет писательницей. Будет сочинять рассказы или даже стихи.

— Кто знает, — отвечала мама. — Это ещё так далеко.

Настанет день

Когда к нам в гости приходил Иван Васильевич Гребень, тётя Наша усаживала его в столовой и заставляла выпить стакан горячего молока с мёдом.

— Вы всё кашляете, Иван Васильевич, — говорила тётя Наша. — За собой не следите совершенно. А ведь в жизни главное — здоровье.

— Здоровье, конечно, вещь важная, — соглашался Иван Васильевич, размешивая молоко, — но есть вещи и поважнее.

— А что поважнее? — спрашивали мы с Димой.

— Ну, например, очень важно, чтобы хорошо жилось всем простым людям. Чтобы все они были грамотны, учились в школах, читали нужные, интересные книги.

Из столовой Иван Васильевич шёл в гости к нам в комнату. Мы с Устинькой очень радовались его приходу, хотя он путал имена наших кукол: Джимми называл Танечкой или почему-то Лидочкой. Золушку называл то Алёнушкой, то Снегурочкой.

Для Ивана Васильевича мы доили Бурёнку и подносили ему молока в чашечке.

— Кушайте, пожалуйста, — потчевала его Устинька.

А я прибавляла:

— Здоровье надо беречь.

Как-то под вечер у меня заболело горло. Смерили температуру — оказалось тридцать семь и восемь.

— Похоже на ангину, — сказала тётя Наша.

— Пусть придёт Тамара, — попросила я. — Она меня вылечит.

Но тётя Наша сказала, чтобы я не распоряжалась: Тамара ещё слишком неопытный врач. Да к тому же ведь окончательно решено, что она будет пианисткой.

Устиньку тотчас же увели, а меня уложили в постель и закутали горло фланелью.

Тётя Наша укрыла меня потеплее, посоветовала уснуть и ушла в столовую, откуда доносились голоса.

От жара они мне казались то слишком громкими, то очень тихими. Вдруг одно какое-нибудь слово начинало звенеть у меня в ушах, разрасталось в целую историю, иногда даже с картинками, которые перелистывались передо мной так быстро, что кружилась голова.

Мне казалось, что я спала долго, что уже ночь. А в столовой всё ещё разговаривали, расхаживали, передвигали что-то. Кто-то при ходьбе позвякивал, будто коньками.

А может быть, это не ночь? Но зачем же тогда у нас на подоконнике горит ночник: фитилёк в деревянном масле?

— Приступим к роялю, — приказал чей-то мужской голос.

— Слушаюсь, — ответил кто-то другой.

Это что же такое происходит? Кто распоряжается нашим роялем? Неужели папа с мамой решили всё же тайком от меня, ночью, перевезти его в другое место, где бы он не стоял без дела.

Но ведь он и у нас не бездельничает: Тамара играет на нём.

— Мамочка! Папа! — позвала я.

Но голос мой звучал так слабо, что меня никто не услышал.

Этого нельзя было оставить!

С трудом дыша, я встала, сунула ноги в ночные туфли, закуталась в одеяло и, подойдя к столовой двери, чуть приоткрыла её.

Я угадала: собирались увозить рояль. В столовой находился дворник, но вместо грузчиков были полицейские.

Главный из них звякал при ходьбе, но не коньками, как мне казалось, а шпорами.

Полицейские так удивили меня, что я не сразу заметила, какой беспорядок в комнате. А заметив, ужаснулась. И как это тётя Наша допустила?

Нет, рояль не увозили: он был раскрыт, как при настройке. В нём что-то искали. Да и вся комната была перерыта. Стол завален книгами, посуда из буфета вынута, Ушинский снят со стены, диванное сиденье поднято.