Как я был великаном

— Прошу вас, — Ланге улыбнулся холодной, высокомерной улыбкой человека, имеющего неоспоримое преимущество перед своим противником и знающего об этом, — не станем же мы ссориться, как дети. Мне тоже кажется невероятной гипотеза, что где-то, помимо Земли, развилась жизнь. И тем более в таких формах, как на Земле. Что там есть разумные существа, обладающие интеллектом, подобно человеку.

— Если подойти к вашей теории с позиции математики… начал было доктор.

— Именно математика подтверждает мою правоту. Допустим, что при определенных условиях жизнь на нескольких планетах действительно начала бы развиваться в направлении усовершенствования интеллекта. Представим себе для сравнения, что длительность существования планеты Земля соответствует длительности нашей жизни. Чему, по-вашему, равнялся бы в этом случае «период существования» интеллигентного человека? Образно говоря — примерно секунде, одному мигу. А теперь представьте, какова вероятность, что два человека, каждый из которых моргнет лишь раз в жизни, сделают это одновременно! Примерно такова же вероятность, что жизнь разовьется одновременно на Земле и на планете X. Выраженная математически, эта величина настолько ничтожна, что практически равняется нулю. Вам ясно?

Гольберг с удивлением взглянул на Родина.

— Интересно, — сказал следователь, — это что же, ваша теория, ваша точка зрения?

— В самых общих чертах и с оговорками, касающимися аргументации. Будь это научный симпозиум, я, разумеется, говорил бы иначе. Человек родился на Земле, но его миссия не жить в колыбели, а покорить Вселенную. Поэтому нигде во Вселенной не может быть разума, противостоящего нам. Мы можем лишь встретить средства, способствующие человеческому прогрессу.

— Скажите, у вас… — Родин пытался найти нужное слово, у этой вашей теории много последователей?

— Вы хотите оценить ее по внешнему эффекту? В науке шумиха не имеет значения. Кто когда-то верил, что Земля круглая и что она вертится вокруг Солнца, а не наоборот!

— Это верно, — заметил Родин, — но мне кажется, мы уклонились от основной темы нашей беседы. Я хотел бы вернуться к мертвому радисту. Нас, как вы понимаете, интересует время, непосредственно предшествовавшее его смерти. Вам пришлось разговаривать в этот день со Шмидтом?

— В субботу? Не помню. Возможно… впрочем, кажется, не пришлось. А если и говорил, то о чем-нибудь незначительном. Хотя да, вспомнил, мы говорили о солнечном шуме. Обменялись парой фраз.

— Это имело отношение к вашей или к его работе?

— К его. В обязанности Шмидта входила связь с Землей, лунными станциями, а также с космическими кораблями и искусственными спутниками. Качество приема, как известно, зависит от солнечной активности. Кроме того, Шмидт проводил и радиоастрономическое наблюдение. Он не смотрел во Вселенную, он ее слушал.

— Ну, конечно.

Ланге улыбнулся — не насмешливо или саркастически, как прежде, а непосредственно, почти как ребенок.

— Можно и так сказать.

— Во время разговора с радистом не бросилось ли вам в глаза что-либо особенное?

— Насколько мне помнится, нет.

— Не вспомните ли, где и когда вы с ним говорили?

— Постойте, когда же это было? Во время завтрака… вспомнил — в шлюзовой камере.

— И после вы уже его не видели?

— Лишь издали. По дороге к обсерватории я заметил его внизу у базы, но он тут же погрузился в тень. Номера на скафандре, мне, разумеется, различить не удалось, да я и не пытался. Но это должен был быть он, никто, кроме него, в ту сторону не шел.

— А потом?

— Я работал наверху, в куполе большого рефлектора. Изучал Кастор С.

— Кастор С?

— Это одна из переменных звезд. Но вряд ли это вас может заинтересовать. Закончив наблюдение, я спустился вниз, в фотолаборатории проявил снимки…

— Когда это было, вы не помните?

— Не помню. Спросите нашего врача, она в тот момент была в лаборатории, может быть, она вспомнит. Я обработал негативы и направился в обсерваторию. По дороге меня застала тревога.

— Вы видели ракету?

— Видел, хотя и не смотрел в ту сторону. Но красный отблеск был таким интенсивным и длительным, что его просто нельзя было не заметить. К тому же в наушниках гермошлема раздался сигнал тревоги.

— Вниз бежать нетрудно. Вы пришли вовремя.

— Как сказать. Я оказался последним. Глац и другие уже собрались. Но быстрее добраться я не мог, обрыв довольно крут, дорога едва намечена, а последнее восхождение на Матерхорн я совершил четверть столетия назад.

Родин отыскал в записной книжке радиста страничку с загадочными числами и показал ее астроному.

— Вот это мы нашли в блокноте Шмидта. Не знаете, что бы это могло означать? Как астроному, вам математика должна быть близка.

Ланге внимательно разглядывал пометки Шмидта.

— Нечетные числа. Но не только. Это простые числа. Что это может значить? Не представляю. Возможно, это записи какого-то шифрованного сообщения. Другое объяснение мне в голову не приходит.

— …Фанатик! — возмущенно твердил доктор, когда они вернулись в комнату следователя. — Таких в средние века на кострах сжигали. Или — такие других сжигали. Пожалуй, так вернее… Надеюсь, вы ему не верите?