Как я был в немецком плену

Утром я проник в кабинет районного прокурора, растолкав других посетителей, и остолбенел, увидев, что прокурором оказался не мужчина, а очень симпатичная женщина лет 30-ти. Я вспомнил, что видел ее в нашем посёлке, когда за прогулы уводили в суд Юрова и Силаева. Наверное, именно по требованию этой женщины с ними поступили очень сурово. Поэтому я сначала испугался её, но быстро успокоился, когда она вежливо попросила меня сесть в кресло перед своим столом. Я объяснил, в чем заключается моя проблема, и она написала на моём заявлении: «Тов. Конюшенко. Увольте тов. Владимирова. Прокурор Свердловского района. Подпись. 19 июля 1946 года».

20 июля я снова, уже в третий раз, появился в кабинете заведующего шахтой и пригрозил ему, что в случае отказа буду жаловаться московскому начальству. Но заведующий и на этот раз оказался почти неумолим, хотя все же написал на моем заявлении: «Уволю 27 августа 1946 года. Подпись. 20 июля 1946 года».

Позднее я удивился, как это заведующий шахтой не догадался поинтересоваться, бываю ли я на работе. Вполне законно он мог бы расправиться со мной за прогулы.

«Хитроумная» резолюция заведующего шахтой на моем заявлении меня совсем не устраивала: освободившись только 27 августа, я не успел бы приехать вовремя к началу учебного года, а тем более повидаться с мамой, братьями и другими близкими, которых не видел более шести лет.

Весь воскресный день, 21 июля, когда служащие отдыхали, я провел с Ольгой и её семьёй на огороде, а утром поспешил к прокурору и показал ей заявление с неприемлемой для меня резолюцией начальника. Но, к великому моему разочарованию, она сказала мне: «Чем же Вы недовольны? Он же написал, что уволит Вас к началу учебного года. Так что подождите!»

Возвращаясь в посёлок, я вдруг сообразил, что у меня еще есть время, чтобы зайти к директору треста. Народа в приёмной было мало, и я быстро попал в кабинет к директору. Положил на стол свое испещренное резолюциями заявление и сказал директору, что заведующий шахтой отказывается удовлетворить просьбу о моём увольнении даже при наличии санкции прокурора. Директора это неподчинение разозлило. Нажатием кнопки на столе он вызвал секретаршу и попросил её срочно соединить его с заведующим нашей шахтой, но его не оказалось на месте. Тогда директор на оставшемся свободном месте заявления написал следующее: «Тов. Конюшенко. Задерживать студентов старших курсов не имеете права. Директор треста. Подпись. 22 июля 1946 года». Поблагодарив директора, я ушел от него, полагая, что и в телефонном разговоре с заведующим шахтой он потребует от него моего немедленного увольнения.

Когда 23 июля рано утром я со своими бумагами оказался в кабинете заведующего шахтой, он молча в самом низу заявления написал: «В отдел кадров. Оформите увольнение с сегодняшнего дня. Подпись. 23 июля 1946 года». Затем сказал: «Оставь в отделе кадров копию приказа о зачислении тебя студентом».

Весть о том, что бывший военнопленный уволился с работы и уезжает учиться в Москву, очень быстро стала известной служащим шахтоуправления. Но мне еще предстояло сняться с учета в военном комиссариате и выписаться в паспортном столе районного отделения милиции, а это тоже получилось не сразу.

Наконец вечером за ужином мы обсудили с Ольгой и с ее матерью дальнейшую жизнь мою и Ольги. Я сказал, что собираюсь поехать в деревню и обговорить с матерью и братьями возможный приезд туда Ольги. Но в деревне ей пришлось бы работать только в колхозе, ведь дома ничего своего я не имею. В Москве мне предстоит жить на небольшую стипендию и на деньги матери. Итак, оставался один вариант: Ольге надо устроиться на работу, а я буду приезжать на каникулы. После окончания института мы поедем туда, куда меня направят работать.

Утром 25 июля я сходил в контору, где заведующая личным столом Люда написала мне и подписала у начальника шахты справку следующего содержания: «Дана Владимирову Юрию Владимировичу в том, что он действительно работал при шахтоуправлении № 48 треста “Свердловуголь” с 13 – IX – 45 г. по 23/VII – 46 года в качестве бурильщика. Уволился в связи с выездом на учёбу в институт стали им. Сталина. Справка дана для предъявления по пути следования в Казань». Казань находилась за Канашем, но я стеснялся назвать скромную станцию, куда я направлялся на самом деле.

Я собирался выехать 28 июля. Но внезапно этому воспрепятствовала мать Ольги, потребовавшая, чтобы мы с Ольгой сходили в посёлковый совет и зарегистрировали свой брак. Я, конечно, не стал возражать. Но когда мы пришли в посёлковый совет, оказалось, что в совете нет необходимых бланков, и неизвестно, когда они будут. Попросили зайти примерно через неделю.

Но Ольга совсем не расстроилась и неожиданно сказала: «Значит, не судьба нам быть женой и мужем. Я всё равно довольна, что пожила с тобой. Наверное, такого мужчину, как ты, я уже не найду. Спасибо тебе! Не расстраивайся! Всё равно дальше ты не стал бы со мной жить – ты будешь инженером, а я простушка и окажусь для тебя помехой!» От этих слов Ольги я едва не заплакал, – так стало ее жалко.