Как говорил старик Ольшанский...

Был футбольный матч на стадионе «Динамо». Наши играли с грузинами. Лавина болельщиков неслась к центральному входу. Вильку сдавило, прижало со всех сторон, прибило к колонне, оторвало от земли, внесло на стадион, откинуло к забору… На лацкане пиджака осталась только колодка, покрытая красной эмалью…

Начался первый тайм, с трибун доносились вопли почитателей киевского «Динамо», а Вилька, опустив голову, обшаривал глазами каждый сантиметр уже пустынной площади, но тщетно… А потом и колодка где-то затерялась…

Люди, киевляне и гости столицы Украины, побывавшие в тот день на футболе! Если кто-то из вас нашел эту медаль…

* * *

Зимой в школе было холодно и неуютно. Классы обогревались «буржуйками», трубы которых выходили через форточку на улицу. В топку бросали все, что попадалось под руку. Как-то попались Бенины галоши. До начала второго урока оставалось всего ничего, буквально несколько минут. Класс наполнился дымом и вонью. Сперло дыхание, глаза слезились, из носа потекли сопли. Наш физик Капитоша (Капитон Федорович), скрипя протезом, подошел к двери класса, открыл дверь и, рассмотрев в кромешном дыму учительский стол, вытащил его в коридор, затем вернулся за стулом и, прикрыв плотно дверь, сел за стол в коридоре. Он раскрыл классный журнал, поднялся, прошкандыбал к двери, чуть-чуть приоткрыл ее и в образовавшуюся щель выпалил на одном дыхании первую фамилию по алфавиту:

— Антипенко, ко мне! С дневником, соответственно.

Тяжело дыша, сморкаясь и кашляя, в коридоре появился Антип.

— Ну что, Антипенко, вот вам жирненькая двоечка в журнал и в дневник. Возвращайтесь, дорогой мой, стервец вы этакий, на свое место, а ко мне пришлите Богданенко…

После Богданенко прошли еще два десятка «стервецов», и каждый, получив свою «жирненькую двоечку», возвращался в класс, в этот ад. Когда прозвучал звонок и открылись двери класса, Капитоши за столом уже не было. Коридоры школы наполнились дымом, гарью и запахом паленой резины. Захлопали двери, повыскакивали учителя, началась паника…

Вскоре каким-то образом выяснилось, что Бенины галоши в топку бросил Пружанский, и в его дневнике появилась запись: «У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак… Аверченко.»

* * *

Копали Черную гору, ее располовинили и прокладывали дорогу к Днепру. Потом ее назовут Бульвар Дружбы народов… Однажды, идя к Выдубецкому озеру, мы задержались у Черной горы. Мощный бульдозер своим ковшом выбрал грунт и перенес его в сторону. Из ковша посыпалась земля и какие-то бумажные пакеты. Юрка поднял один из них, отряхнул, очистил от налипшей земли. На пакете было что-то написано, но по-немецки. Пакет пошел по рукам. Для чего оно? Что с ним делать?

Подошел какой-то дядька, наверное, бывший вояка, взял пакет и, улыбнувшись сказал:

— Хорошая штука, особенно для вас, хлопцы.

— А чего с ней делать? — спросил Вовка Тюя.

— А вот тут надорвать и налить водички. И будет у вас карманная печка, свой Ташкент. Грелка это. Наверное, здесь был какой-то немецкий склад, а мы его потревожили…

— А можно взять себе? Хоть по одной штучке? — осторожно спросил Вилька и добавил: — а то у нас в школе холод собачий.

— Да берите уж, — сказал дядька и направился к грузовой машине.

Не сговариваясь, как по команде, сняли рубашки, расстелили на траве, набросали в них кто сколько смог этих пакетов, завязали рукавами, взвалили узлы на плечи — и ходу. Приперли домой. Каждый побежал к себе. Нетерплячка. Из Юркиной квартиры послышался голос Большой Катьки: «Ты шо, очумел! На тебя шо, срачка напала?»

Юрка выбежал во двор совершенно обалдевший и завопил, как тот грек: «Она горячая!!!»

Одна грелка — под рубашку на пузо, вторая — под хвост, под корму. Сидишь на уроках — Ташкент во всем организме… Молодец, дядька! Спасибо тебе, солдат! Подойдешь к Людке Есилевской, отличнице нашей, попросишь: «Дай скатать математику — получишь грелку»… Дает…

* * *