Как Ельцин стал президентом

Итак, мой шеф — святой человек? Это было для меня большим откровением. Нет, он далеко не святой. В слове «святой» для меня сокрыт какой-то иррациональный смысл, чего в моем шефе нет и в помине. Я вспомнил «уроки» нашей Любови Павловны и задумался… Что-то ведь определяет наши судьбы, на каких-то неведомых «весах» взвешиваются жизни и дела людские. Может, и впрямь влияет космос, который бесконечно разыгрывает гигантскую «шахматную партию», в которой ожесточенно борются добро и зло (и всегда с переменным успехом)? Не получается ли так, что обыкновенная человечность или обыкновенная жестокость являются главными противовесами нашего «мы». Или нашего «я»? Хорошо, думал я, пусть будет космос… Мы, безусловно, что-то ему отдаем, а он, наподобие божественного преобразователя, возвращает «нечто» назад, раздавая каждому то, что он заслуживает. И добро и зло, и ум и безумие… Должно быть, в Ельцине много сосредоточено этих самых чакр, и они, словно ядерные излучатели, беспрестанно испускают в космос сигналы. И оттуда, уже в преобразованном виде, возвращаются на землю — в общую память людей… Иначе откуда, например, могли жители Дальнего Востока или Курильских островов узнать о человеке, который хочет им помочь? Почему люди не откликнулись на Черненко или, скажем, на Павлова, почему они так осторожничали с Горбачевым и почему так безоглядно доверились Ельцину? Чакры «виноваты»? Наверное, они…

У меня много друзей: школьных, по двору, где гоняли в футбол; флотских, с которыми вместе служил; среди тех, с кем я работал на Кубе… Прошло много лет, и уже друзья моих друзей стали моими друзьями. Мы постоянно встречаемся, особенно в «святые дни» — в дни рождений. Собираемся по зову сердца, с гитарами, с живехоньким азартом пообщаться, чтобы от души попеть, повспоминать жизнь… У всех она такая разная, неповторимая и увы быстротечная, так что лучший подарок — звонок в дверь, дорогие лица…

Первого июня у меня день рождения. Именно в этот день 1989 года состоялось заседание Комитета по делам архитектуры и строительства ВС. Тогда мы уже работали в гостинице «Москва». Не дождавшись шефа и оставив ему записку, в которой указал причину моего ухода, я отправился домой помогать жене накрывать стол.

Собрались все, кто в тот день находился в пределах досягаемости Москвы. Накрыли стол, уселись и только произнесли тост — раздался звонок. Звонил Борис Николаевич, и я слышал в трубке его делано-недовольный голос: мол, приезжаю с заседания, а вас уже нет… Я ему пытаюсь объяснить ситуацию и, не знаю, как это получилось, — взял и пригласил его в гости. Говорю:

«Давайте, Борис Николаевич, приезжайте на Пресню, немного посидим, познакомлю с друзьями»… «Неудобно, — говорит он, — там ваши родственники, друзья, а я только помеша-ю». — «Ваше присутствие, — говорю, — будет для меня лучшим подарком… Приезжайте…»

Ребята, конечно, догадались, с кем я разговариваю, и по их лицам вижу, что получился какой-то сбой. Тишина за столом наступила мертвая… Их настроение мне было понятно: собирались своим кружком посидеть, пошуметь, когда можно и анекдот соленый рассказать, и песню озорную спеть. А тут на тебе — сам Ельцин едет… Я знал, чего мои гости опасались: с приездом «чужого» человека могла разрушиться неповторимая аура дружеского общения, создаваемая, кстати, не одно десятилетие. Правда, кое-кто из моих ребят не верил, что такой человек, как Ельцин, может запросто приехать и сесть за один с ними стол. А я их успокоил: вот посмотрите, шеф сейчас явится и сами убедитесь, что это за человек…

Жена сориентировалась первой: знала, что Борис Николаевич, если сказал — приедет, то слово сдержит. Приготовили для него место, поставили тарелки, рюмки, словом, все засуетились. Гости вышли на балкон, чтобы лучше увидеть, когда подъедет Ельцин. У нас двора нет, и дом стоит между двумя улицами, но традиционные лавочки возле него все же имеются. На них старушки, наблюдают за прохожими, обсуждают жизнь.

Когда в 1961 году мы переехали в этот хрущевский дом, сегодняшние старушки были еще моложавыми особами. Грустно, конечно, годы летят как сумасшедшие. На себе их влияние как будто не замечаешь, а вот на лицах других — печать их весьма выразительна.

Смотрим, едет машина Бориса Николаевича, не подъезжая к самому дому, паркуется. Широко распахивается дверца, и из машины показывается Борис Николаевич. Публика на лавочках с большим интересом наблюдает за рослым, красивым мужчиной, в руках которого два букета — из роз и ромашек. Взял цветы в одну руку, подошел ко мне и поздравил с днем рождения. Расцеловал на глазах всей Пресни. «Ну, Лев, поздравляю», — говорит и протягивает мне караколлу — морскую раковину. И где он только ее раздобыл? Когда я работал на Кубе, тоже коллекционировал «дары моря», и он, видимо, об этом узнал. Очень красивая каракол-ла, у меня еще такой не было. Ребята с балкона смотрят на «церемонию», затаив дыхание, и бабки открыли рты и, кажется, навсегда потеряли способность судачить…