Как две капли воды

Все же при мысли о том, чтобы растрезвонить всему свету о закулисных подробностях жизни Тейта Ратледжа, у нее во рту появ­лялся неприятный привкус. Сейчас проблемы Тейта Ратледжа были в равной сте­пени и ее проблемами. Она никого об этом не просила, ей их навязали, но игнорировать их она не могла. По при­чине, которой она не находила объяснения, она чувство­вала себя обязанной искупить вину Кэрол перед Тейтом.

В тот единственный раз, когда она, охваченная состра­данием, прикоснулась к нему, он откровенно отверг ее, но Эйвери понимала, что отчуждение между Тейтом и Кэрол выходит далеко за рамки обычной семейной ссоры. Это была настоящая пропасть. Он обращался с ней, как с ди­ким зверем, посаженным в клетку. Он выполнял все ее желания, но не забывал соблюдать дистанцию. Он ей не доверял.

Насколько Эйвери успела узнать, это недоверие имело под собой весьма серьезное основание. Кэрол и еще кто-то задумали убить Тейта. И больше всего ее теперь мучили вопросы: как и почему?

Вернулся Тейт, и она на время забыла о своих трево­гах. Однако, когда он приблизился к ее инвалидному креслу, улыбка сползла с ее лица. Он был угрюм.

– Почему ты пишешь левой рукой?

Эйвери похолодела. Вот он, момент истины. Она-то надеялась, что выберет его сама, но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы. Как глупо с ее стороны допус­тить такой промах! Ведь даже идиоту ясно, что Кэрол скорее всего была правша.

Она с мольбой взглянула на него и попыталась произ­нести его имя.

Господи, помоги мне, молила она, сжимая в левой руке карандаш. Как только она назовет ему свое настоящее имя, она должна будет предупредить его о грозящей ему опасности. Единственное, что она знала о сроках готовящегося покушения, – что оно должно быть осуществлено до того, как он станет сенатором. Это значит, оно может случиться завтра и даже сегодня. А может не произойти и до ноября. Главное, предупредить его она должна немед­ленно.

Кого из членов семьи она может подозревать? Она не могла открыться ему сразу после того, как научилась держать в руке карандаш, потому что у нее не было дос­таточно фактов. Она самонадеянно ждала, что вот-вот получит новые доказательства.

Поверит ли он ей, когда она изложит ему то, что зна­ет?

Почему, собственно, он должен ей верить?

Да станет ли он вообще слушать женщину, которая почти два месяца выдавала себя за его жену? В его глазах она будет просто бессовестной авантюристкой, и это бу­дет весьма близко к правде, если отбросить ее искреннее беспокойство о благополучии его и Мэнди.

Она начала неуверенными пальцами водить каранда­шом по бумаге. Написала букву "б". Рука так дрожала, что она уронила карандаш. Он скатился по ее бедру и застрял где-то сбоку в щели кресла.

Тейт стал его доставать, сильными пальцами касаясь ее бедра. Он вложил карандаш ей в руку и нацелил его на страницу блокнота.

– Что – "б"?

Она подняла на него жалобный взгляд, умоляя о про­щении. После этого она дописала слово и повернула блокнот так, чтобы он мог прочитать.

– "Больно", – прочел он вслух. – Тебе больно писать правой рукой?

Эйвери виновато закивала.

– Очень больно, – прохрипела она и подняла правую руку, где кожа была еще слишком чувствительна.

Она твердила себе, что это ложь во спасение. Нельзя говорить ему правду, пока она не в состоянии объяснить всех подробностей. Каракули на бумаге, несколько клю­чевых слов – от этого он только придет в ярость и беспо­койство. А в таком состоянии он ни в коем случае не поверит ей, что его собираются убить.

Он тихо рассмеялся.

– Ты посрамила Джека. Удивляюсь, как я сам этого не заметил. Наверное, у меня в голове слишком много всего, чтобы обращать внимание на эти мелочи. – Сомкнув руки на пояснице, он с наслаждением потянулся. – Ну что ж, мне тоже пора ехать. Уже поздно, а дорога неблиз­кая. Насколько я понимаю, завтра тебе снимут гипс. От­лично. Ты сможешь двигаться.

Глаза Эйвери заволокло слезами. Этот человек, при всей его доброте, возненавидит ее, стоит ей открыть ему правду. За время ее болезни он невольно стал для нее цен­тром бытия. Понимал он это или нет, но он был ее един­ственной опорой.

Теперь она должна отплатить ему за его доброту и со­общить три ужасные вещи: его жена погибла; ее место занимает тележурналистка, посвященная теперь во все подробности его частной жизни; и существует кто-то, кто собирается его убить.

Ее слезы вызвали у него не столько жалость, сколько раздражение. Он в нетерпении отвел глаза и вдруг заме­тил пачку газет на подоконнике. Их принесли сюда по ее просьбе. Это все были старые номера с отчетами об авиа­катастрофе. Тейт показал на них рукой.

– Не понимаю, о чем ты плачешь, Кэрол, – сорвался он. – Ты прекрасно выглядишь. Господи, ты ведь могла вообще не выжить. И Мэнди тоже. Как ты не можешь понять, что тебе чертовски повезло? – Он сделал глубо­кий вдох и усилием воли взял себя в руки. – Прости. Я не хотел тебя обидеть. Я понимаю, сколько тебе пришлось пережить. Но все могло быть гораздо хуже. Для тебя и всех нас. – Он натянул куртку. – Пока.

С этим он и ушел.