- Вот пропишешься у нас постоянно, тогда увидишь, какая тут жизнь веселая. - Марфа Индриковна рассказывала, а Голубая Шапка кивала. Есть, конечно, отдельные недостатки, но где ж ты без недостатков видел. Сестрицу мою, к примеру, возьми. Деток у неё не было, старика на войне убили, плакала она, плакала и пошла однажды в дремучий лес. Идёт она, значит, по лесу, видит - ягодка, надо съесть. Съела она её, стало брюхо у сестрицы большое. Идет дальше. Видит - другая ягодка. Съела она эту другую, стало брюхо у неё больше вдвое. Ладно, попадается ей третья ягодка. Съела она и эту...
Кажется, Андрей Т. задремал. Потому что откуда вдруг ни возьмись, а напротив, вместо Бабки Голубой Шапки, сидела уже какая-то толстая усатая тётка и напевала ему голосом певицы Людмилы Зыкиной:
Тик-так, прыг-скок,
Время спряталось в песок.
Бежит речка по песочку,
Золотишко моет,
Не ходи, Ванёк, в солдаты
На войне угробят...
- Здесь у нас хорошо, спокойно, - она продолжала петь, но теперь почему-то прозой, - и речка, и золотишко, и избушка эта специальная. Знаешь, какая у нас избушка? Пока ты в ней - время стоит на месте. Как вошел ты сюда в двадцать три ноль-ноль, так в эти же двадцать три нольноль отсюда и выйдешь. Только зачем тебе уходить? Оставайся. - Она уже сидела с ним рядом и пела ему в самое ухо горячим голосом. - Ребёночка я тебе рожу, бараночками тебя буду кормить, будешь ты у меня холёный да гладкий, не то что нынче. Штампик только на бумажке поставим и заживем.
- Штампик? - переспросил Андрей Т. и вдруг с удивлением понял, что тоже не говорит, а поёт.
- Штампик. Шлёп, и готово. - Она дернула усом вверх, показывая куда-то под потолок. - Есть здесь одна Печать. - Она понизила голос. - Большая такая, круглая. Самая главная из печатей. Ею-то мы штампик и шлёпнем.
- Печать, - согласно повторил Андрей Т. Сон его был сладкий и тёплый, не хотелось ни вставать, ни спешить, лишь сидеть вот так, за столом, и слушать эти ангельские напевы.
- Да, Печать. В сейфе она. Печать-то, и сейф тот светится по ночам, горит голубым пламенем. Потому как сила в ней, в этой самой Печати. И все мы ею здесь припечатаны.
- Припечатаны, - баритоном поддержал Андрей Т.
- А на воле, там тебе не житьё, - пропела она на высокой ноте, показывая в темноту за окном, - там чужое. Злые люди, ой злые.
Голос Зыкиной исчезал в поднебесье и скоро совсем исчез, съеденный немыслимой высотой.
Стрелка показывала одиннадцать. Андрей Т. вздрогнул, протёр глаза, увидел своё отраженье в бабкином самоваре, надкусывающее черствый баранок. Бабка Голубая Шапка по-прежнему сидела напротив, почавкивая набитым ртом.
В окнах вдруг потемнело, хотя куда уж было темнеть, и так темень стояла адская. По избушке ударил ветер. Пол накренился. Андрей Т. едва успел ухватить заскользившее по столу блюдце.
- Кащей что ль летит? - Марфа Крюкова взяла со стола баранок, навела его на окно, покрутила, чтобы усилить резкость, и подслеповато прищурилась. - Так вроде не обещался. Змей Горыныч сейчас в роддоме сидит, ждет наследника. Может, Маленький Принц?
Сии размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими ударами в дверь.
- Кто там? - строгим голосом спросила старуха, на всякий случай прячась за самовар.
- Ваша мать пришла, молочка принесла, - ответили из-за двери.
- Какая такая мать? - Марфа Крюкова подмигнула зачем-то Андрею Т. Тот не понял, но ответил ей тем же.
- Какая? А вот такая! - Дверь открылась; на пороге стояла двугорбая предводительница уродов. Остальная компания выглядывала из-за её спины. - Ни с места! Всем сидеть как сидели! - Дюжина вороненых стволов торчала в дверном проёме, это не считая многочисленного числа единиц колющего, режущего, пилящего и вспарывающего оружия.
- Вот ведь страсти-ужасти! То-то мне всю ночь удавленник на дереве снился. - Марфа Крюкова всплеснула руками, но, казалось, нисколько не удивилась.
Бабка Голубая Шапка мгновенно обрела голос.
- Вот он! Косточка к косточке, волосок к волоску! В лучшем виде, как и приказывали. - Она тыкала пальцем в Андрея Т. и преданно улыбалась двугорбой.
Двугорбая подошла к столу. Желеобразный человек-блин, протиснувшись откуда-то сбоку, проблеял козлиным голосом:
- Аще алчет недруг твой - ухлеби его, аще жаждет - напои его. - И потянулся к торту "Сюрприз".
- Отставить жрачку! - осадила его начальница. Тот в момент втянулся в толпу сопровождавших её помощников.
- Что, папаша, напутешествовался? - ласково обратилась она к опешившему Андрею Т. - Уйти от нас захотел? Деток своих оставить? Думал, здесь у нас глушь, Саратов? Живем в лесу, молимся колесу? Зашёл за ёлку, и поминай как звали? Здесь у нас всё на виду, все друг про друга знают. В Заповеднике как: сказал куме, кума - свинье, свинья - борову, а боров - всему городу. Верно? - Последняя фраза относилась уже не к Андрею Т., а к угрюмой шатии-братии, столпившейся за спиной начальницы.