Как до Жирафа…

– И мне не хочется. Всё хорошо! – ответила я и побыстрее ретировалась, прижав к груди чудесные туфельки и чувствуя себя отъявленной пройдохой. Стыдно! Но в то же время в этом было что-то приятное. Нравится мне, когда адреналин пузырьками вспенивается и разносит по крови непослушное веселье! Возможно, во мне зарыты гены Остапа Бендера? Ведь так и не известно, кем был мой папа. Бабушка всегда уходила от ответа и говорила, что я мамина ошибка молодости.

Увы, моя мама, которую я почти не помню, ошибок совершала много. Замужем она не была, но, по рассказам бабушки, слишком увлекалась мужчинами. И по тону бабушки я понимала: мужчины – это плохо. А ещё, плохо тратить все деньги на наряды, плохо отправляться в путешествия неизвестно с кем, плохо веселиться и плохо искать приключения. Судя по всему, моя мама привлекала к себе только негодяев, и однажды просто не вернулась из поездки заграницу с одним из них – разбился самолёт, когда мне было четыре года.

Всё моё детство с фотографии в бабушкином шкафу смотрела на меня неизвестная красавица с чувственными губами. Мама Лиля. Рядом в рамочке стояла её сестра, тоже привлекательная, но совсем другая – попроще, без роковой тени в глазах. Это тётя Эля, которая вышла замуж за француза.

Она приезжала в Россию лишь однажды, когда мне было шестнадцать. И казалось, что я не похожа ни на кого из них. Видимо, пошла в отца. Недаром, когда я пыталась бунтовать против бабушкиных правил в подростковом возрасте, она приговаривала постоянно:

– Ох, уж мне эта южная кровь! – И гулять не пускала.

От воспоминаний мне снова стало грустно. Но предаваться меланхолии было некогда – стоило подготовиться к боевым действиям. Я порылась в шкатулке, где среди немногочисленных украшений таились мои сокровища – бабушкины старинные серьги, похожие на плетёное из золота кружево. С вензелями наверху и тремя крошечными александритами.

– Восемнадцатый век, – говаривала бабушка с любовью. – Береги их.

И я берегла, даже Мишке, который так и порывался их на интернет-аукцион выставить, сделать это не позволила. Спрятала их, а сама сказала, что Агнессе отдала. Михаил и так бабушкин старинный сервиз продал в антикварный магазин. А из изящных фарфоровых чашечек так приятно было пить вкусный чай и знать, что эти почти прозрачные изделия пережили три войны и революцию! Бабушка права: красивые мужчины – зло!

Я достала из шкатулки серьги, надела их аккуратно. Золото тут было другое – не такое жёлтое, как сейчас, темнее, массивнее. Мне при виде них всегда истории представлялись про балы, ночные поездки в карете и что-то типа «Здравствуй, Маша, я Дубровский».

Я вздохнула. Так хотелось благородного героя! Пусть бы и некрасивого, но настоящего, доброго, чтобы полюбил сильно и навсегда. И чтобы не говорил злобным голосом: «Это платье – ваша униформа. Явитесь в семь-тридцать, если вы не дальтоник!»

В мыслях остроумно парировав в очередной раз царевичу, я принялась репетировать макияж, вдруг позволив себе настоящий, вечерний, с тенями «smoky eyes» и всем-всем, что положено! Даже Ютуб открыла, чтоб наверняка по всем правилам накраситься. У меня нет другого оружия, кроме этого обычного женского, так надо использовать, пока я зла! В первый раз, а может, и в последний. Какое счастье, что в нашем мире существуют Интернет и лайфхаки! За это можно простить даже классовую несправедливость и минимальную потребительскую корзину!

Тщательно наводя стрелки, я вспоминала, как в детстве могла сидеть перед зеркалом часами и рисовать на своём лице всё, что в голову придёт, пока бабушка была на работе. Потом, конечно, тщательно смывала следы преступления, чтобы бабулю не нервировать. Она только удивлялась, почему так тушь быстро вымазывается и куда испаряются тени. За губную однажды досталось соседскому коту… Я не призналась, что Васька не при чём, потому что мне бабушка краситься запрещала, словно мы не двадцать первом веке живём.

– Мы – интеллигенция! – подчёркивала она. – И мы никогда не должны опускаться до неприличий, бранных слов, вульгарности и недостойного поведения. Твоя мать позволила себе лишнее, и посмотри, куда это её привело…

Она показывала пальцем в сторону Москвы, где была похоронена мама, и тщательно пыталась вытравить всё, что могло быть во мне похожим на неё. Не со зла, просто она меня сильно любила. И маму Лилю тоже любила. Наверное. Не зря ведь она в день её рождения, тринадцатого июля, всегда садилась за стол под торшером, наливала ликёру, пила потихоньку терпкую сладость и плакала. Правда, делала это только тогда, когда думала, что я сплю. Я ей не мешала – человеку даже в коммуналке иногда надо побыть одному: с мыслями, с горем или с радостью. Понимать это – значить быть интеллигентным.

Все мы, Кутейкины, учились на факультетах иностранных языков: и бабушка, и мама, и тётя, и я. И в семье у нас можно было запросто во вторник говорить по-французски, в среду по-английски, а в пятницу – по-китайски. К нам приходили письма из-за границы, и заглядывали бабушкины коллеги, некоторые тоже полиглоты.