Как делают антисемитом

Для людей вроде Нахманида и еще один намек на современное противостояние христианам был понятен: в талмудических книгах гворится, что Господь спросил деревья, какое из них желает удостоиться чести, чтобы на нем был повешен враг евреев. Лучше всех ответил терновник: «Я самое негодное дерево, ибо только причиняю боль тем, которые прикасаются ко мне. Этот человек также причинил много боли людям; я поэтому более других подхожу для него» (Еврейская Энциклопедия. т. 6, стб. 124). Если бы это сказание сложилось в дохристианские времена, оно было бы лишь милой сказкой. Но после Евангелия любое упоминание терновника в религиозном контексте уже не могло не ассоциироваться с терновым венцом Спасителя. Это сказание явно рассчитано на вызов ассоциаций: повешенный Аман – повешенный Назарянин; терновник, казнящий Амана – терновник, мучающий Назарянина. Первое произошло по воле Бога, карающего грешника, – значит, и второе событие надо воспринимать так же…

Так почему же народ, в чьей истории было так много страданий, народ, переживший немало погромов, сам упорно празднует тот погром, который в древности удалось устроить ему самому? Почему же столь очевидные двойные нравственные стандарты позволяют себе иудеи в отношениях с другими народами?[276]

Таится ли корень этого только в том, увы, общечеловеческом, убеждении, что “свое дерьмо не пахнет”? Если да, то остается лишь присоединиться к горячему пожеланию Достоевского: “если высокомерие их, если всегдашняя “скорбная брезгливость” евреев к русскому племени есть только предубеждение, “исторический нарост”, а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайнах его закона и строя, – то да рассеется все это скорее и да сойдемся мы единым духом, в полном братстве на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей!” (Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. Гл. 2,4). Но вдруг дело не только во вполне естественной подслеповатости в отношении своих собственных грехов? Могут ли в многообразном мире человеческих культур существовать другие этические системы, кроме «общечеловеческой»?

***

У моих оппонентов[277], отреагировавших на первое издание этой книги, ни одна совестная жилочка не шелохнулась в связи с празднованием Пурима.

Я специально сказал, что ни слова осуждения не говорю в адрес самих библейских персонажей. И не собирался “святотатствовать” (выражение Каджая) и “кощунствовать” (выражение Нежного) по их поводу. Нежный пишет: “Трогательной и поучительной Книге Есфирь он без всякого стеснения придал отталкивающие черты бульварного романа. Тут на кураевском театре появляется “царица Эсфирь”, изображенная его боголюбием как опытная и хищная обольстительница. И с изумлением, переходящим в оторопь перед кощунством, совершаемым на виду у всего честного народа, читаем: “И вот, вероятно, в минуту восторгов и обещаний Эсфирь вытягивает из супруга признания и обещания: ты любишь меня? значит, ты любишь тех, кого я люблю? значит, ты любишь мой народ? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит меня? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит моих друзей и родственников? значит, ты ненавидишь ненавистников моего народа? Так дай волю своей ненависти! Уничтожь моих врагов, которых ты считаешь и своими врагами!”. Быть может, подобная женщина и является дьякону Кураеву в его пылких сновидениях, однако ничего общего с библейской Есфирью она не имеет. В Библии нет даже и намека на “восторги и обещания” – но есть робкая, трепещущая Есфирь, которая просит у Бога помощи в заступничестве за ее обреченный гибели народ. В Библии нет ни единого слова, хотя бы отдаленно напоминающего ту расчетливо-напористую речь, которой кураевская вакханка оплела кураевского недалекого царя, – но есть олицетворенное прекрасной Есфирью и мстительным Аманом извечное противостояние света и тьмы”.

Я ценю интерес Александра Иосифовича к моим сновидениям (но сразу вынужден его огорчить: он их персонажем не является). Но вот насчет того, что в Библии нет «ни единого слова» о любовном контексте отношений царя и царицы, это уж он напрасно: беседа Эсфири и царя начинается, когда “положил царь скипетр на шею ее и поцеловал ее и сказал: говори мне” (Есф. 5,2). “И сказал ей царь: какая просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе” (Есф. 5,3). Эсфирь приглашает царя пировать. “И сказал царь Есфири при питье вина: какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, оно будет исполнено” (Есф. 5,6). И на второй день “пришел царь с Аманом пировать у Есфири царицы” (Есф. 7,1). И снова разомлевший царь (у которого, кстати, до этого минимум тридцать дней не было общения с Эсфирью – Есф. 4,11) спрашивает свою жену: “какое желание твое, царица Есфирь? Оно будет удовлетворено; и какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, она будет исполнена”. Что просила Эсфирь – написано дальше, в 7-8 главах. Эти просьбы я просто переложил чуть иными словами.