Фрэнк провел дочь внутрь, где она и так уже успела расположиться как у себя, откопав из недр кухонного шкафа один из оставшихся после Лоррейн агрегатов, который теперь был облеплен ошметками капусты и бог знает чего еще, привезенного дочерью из Нью-Гэмпшира. Фрэнк соорудил себе сэндвич с ростбифом, наслаждаясь молчаливым укором дочери, неустанно заботящейся о благополучии коров.
– Близнецы вообще нам ничего не говорят, – опустившись на стул Лоррейн, сказала Кристи.
Он сел за стол.
– Дети, Кристи, они такие. Все у них в последнюю минуту.
– Ну, папа, прости меня за все давнишние мои «в последнюю минуту». – К его удивлению, она расплылась в улыбке. – Как говорится, как аукнется, так и откликнется.
Он хмыкнул.
– Прощаю.
Больше всего он любил Кристи вот такой.
– Но непохоже, что мальчиков там особо ценят. – Она встала сполоснуть агрегат. – Они в экипаже механиков, зато сынок Стефани Бауман у них за лидера, этот маленький психопат считает себя следующим Илоном Маском.
Дочь выглядела усталой и разочарованной. Фрэнк вдруг осознал, что она стареет. Синеватые круги под глазами, вялая кожа возле рта. Не помогали и туго стянутые волосы.
– У твоего сэндвича нездоровый вид.
Она шуровала в мойке, перемывая посуду. Перечить ей смысла не было, к тому же Фрэнк любил этот кухонный шум.
– Помнишь, как мы с тобой готовили? – спросил он. – Когда ты была маленькая?
Кристи нахмурилась:
– По-моему, это мама меня учила готовить.
– Нет.
Они с Лоррейн всегда распределяли между собой обязанности на кухне – готовить Лоррейн любила, но ей нравилось меняться ролями.
– Я помню тот красный фартук, – с улыбкой сказала Кристи, и он представил, как она, пятилетняя, утонув в фартуке, доходящем ей до щиколоток, готовит с ним, а Лоррейн сидит за столом, потягивая вино, и составляет план занятий. В их семейной жизни были чудесные моменты.
– Лютер прислал мне цветы, – сказала она. – Я тебе не говорила? Как будто этим можно что-то компенсировать.
– Кто такой Лютер?
– Руководитель хора, папа. Я же тебе рассказывала. Тот, который отдал мое соло этой Стефани Бауман. – Присев на корточки, она со стуком и звяканьем переставляла что-то в нижнем шкафу, возвращая прибор для смузи на место.
– А мне сказали, что цветы больше не посылают.
Кристи встала:
– Кто сказал?
Он почуял засаду, но с пути не свернул.
– Кое-кто из книжного.
Помпоны замерли.
– Ты посылаешь цветы кому-то из книжного?
– Нет, – терпеливо уточнил Фрэнк, – кое-кто из книжного сказал мне, что цветы больше не посылают, а так как я в этих вещах теперь понимаю мало, то спрашиваю у тебя.
Кристи взяла половину сэндвича с ростбифом и откусила. Пока она, внимательно изучая отца, жевала, в том, как двигаются ее челюсти, в ее маленьких ровных зубах он видел Лоррейн. «Ты, Фрэнк, слишком мягкий, – сказала ему Лоррейн, когда призналась в своем предательстве, стоя точно на том месте, где сейчас стояла Кристи. – Ты слишком быстро уступаешь. Разве такого мужчину можно уважать?»
Кристи положила сэндвич на тарелку, на хлебе остался аккуратный закругленный след.
– Все-таки я скажу, хорошо, папа? Мой психолог считает, что у меня ПТСР после маминой смерти, после этого ужаса, совершенно непредвиденного… – Она оборвала фразу, пытаясь совладать с собой. – Этот «кое-кто» в магазине, который ошибочно сказал тебе, что цветы больше не посылают, этот «кое-кто» – женщина?
– Что?
– Женщина, папа? Человек женского пола?
– Кристи, речь идет… э-э… о молодом человеке. Он там работает.
Она попятилась, уперлась в кухонную дверь, остановилась, скрестила руки на груди и испуганно уставилась на него.
– Том говорил, чтобы я приготовилась, но я не готова. Если тебе есть что мне сообщить, папа, я не готова, и мне нужно, чтобы ты это знал.
«Мне нужно, чтобы ты это знал». Фраза была полностью от Лоррейн.
– Мне нечего тебе сообщить.
– Ладно, – сказала Кристи и вышла из кухни.
Как нередко случалось во время ее визитов, она принялась разгуливать по дому и хватать вещи Лоррейн.
Когда собаковод разобрался со своими делами, Лоррейн выселила Фрэнка в гостевую комнату, и он плакал неделями, пока однажды ночью не обнаружил, что его одолевает не горе, не ярость и не нелепая надежда. Он входил в новую стадию, буквально чувствовал, как это происходит – жутко, неизбежно и верно. Новое чувство не было ненавистью, как можно было ожидать. Нет. Это была неприязнь. Элементарная, простая неприязнь, без особой страсти. Он чувствовал неприязнь к собственной жене.
Тогда он встал с постели, прошел по коридору и оказался в своей законной спальне, где сейчас спала Лоррейн. На ее тумбочке – его тумбочке, так как она, как ни странно, перебралась на его половину – он обнаружил талон на посещение адвоката по делам о разводах во Фрипорте, рядом с универмагом «Л. Л. Бин». Спала она крепко и беззаботно, как ребенок. Он сдернул с нее одеяло – равнодушно и деловито, как будто так и надо.
– Какого черта, Фрэнк! – Даже в лучшие времена она терпеть не могла, когда ее будили.