Как читать книги

– Тетя хочет, чтобы я устроила тебя на свое место у доктора Петрова. Если ты пропустила.

– Не пропустила.

– Это от меня не зависит. То есть даже если я замолвлю слово, решение все равно не мне принимать.

– Я по критериям все равно не пройду.

– Тут и сурок сгодится, если научить.

У нее непокорные волосы – туго закрученные локоны разлетаются во все стороны – и круглое, слегка наивное лицо, совсем не сочетающееся с авангардной прической. Непонятно, то ли волк в овечьей шкуре, то ли наоборот. С Бритти было так же, и она оказалась овечкой.

– Я оставила заявления в трех «Данкин Донатс», но никто не перезвонил, – рассказываю я, для смелости покрепче вцепившись в пакет с едой, который собрала Харриет. – Работа мне нужна, и я умею хорошо работать.

– Если я попрошу за тебя, то только потому, что тетя так хочет, а я не люблю ей отказывать, – по-прежнему не глядя на меня, говорит она на следующем светофоре.

Едва различимый трепет надежды в груди.

– Ты правда попросишь за меня?

Она довольно долго молчит.

– Это худшая работа во всем Портленде.

– Мне кажется, что мне она понравится.

– Не понравится. Петров снабдит тебя ключом, а потом будет вызванивать тебя днем и ночью и просить, чтобы ты сгоняла, птичек проведала. Но ты не соглашайся. Миссис Роча тебя поддержит.

– Кто такая миссис Роча?

– Секретарша в лаборатории. Она умеет с ним управляться. Только не называй ее Марией.

– А птичек проведать я не против.

– Ага, только птички могут умереть во время твоего дежурства. Оливеру пятьдесят четыре, ему не так долго осталось. Петров будет сам не свой от горя, а обвинит во всем тебя.

Красавицей ее не назовешь, но харизма в ней есть. Она похожа на Дону-Лин, только здоровее, чище и увереннее. Из тех, кто или бросится наперерез поезду, чтобы спасти тебя, или толкнет тебя под поезд, просто так.

– А сколько живут попугаи? – интересуюсь я.

– Серые африканские? Лет шестьдесят. А то и дольше.

Снова молчание.

– Птицы, кстати, полные придурки, – поворачивая за угол возле парка, говорит она. – Орут целыми днями. Жутко надоедает, зато зарплата хорошая. А вот студентам он ничего не платит. Все тебе достанется. – Не меняя выражения лица, она продолжает вести машину.

Мы опять молчим. Может, она думает. Может, хочет, чтобы я почувствовала себя обязанной. Единственный человек, когда-то замолвивший за меня слово, была моя тетя Линда, учившаяся в старшей школе с управляющим «Данкин Донатс» в Эбботт-Фоллз. Мне было шестнадцать, и от того, что она за меня попросила, я ощутила, что меня любят и что мне повезло. Какое слово замолвила бы она за меня сейчас – «виновна»?

– Тетя бескорыстный человек. – Софи снова тормозит у светофора. – Этим легко воспользоваться. – В ее голосе есть притягательная округлость, будто она в старшей школе пела в хоре. Голос, как у Доны-Лин, такой волнующий. Я понимаю, что ищу причины, чтобы она мне понравилась, – если бы племянницей Харриет была я, то хотела бы быть вот такой же непримиримой.

– Тебе стоит чуть больше доверять своей тете.

– Да? Ты что, так хорошо ее знаешь?

– Нет, но я бы никогда не воспользовалась ее добротой. Точно знаю.

– Так же точно, как знала, что никогда не сядешь за решетку?

Машина минует перекресток, и я замечаю, что губы у нее дергаются, едва заметно, но достаточно, чтобы понять: слова сами сорвались у нее с языка, а если бы она на секунду задумалась, то сказала бы что-то другое. Тюрьма научила меня, что иногда люди говорят гадости из вредности, но чаще из страха.

Софи меня боится. И я этому почти рада. Ведь она испортила ужин и огорчила Харриет. Мы сворачиваем на Диринг-авеню. Еще минуты две, не больше. Я бы уже и сейчас выскочила.

– Можно скажу тебе кое-что, Софи? Как говорится, положа руку на сердце?

– Валяй.

– Из тебя получится ужасный соцработник.

Эти слова не слетают с языка. Эти слова выходят, чеканя шаг, одно за другим.

– Ты права, – неожиданно соглашается она. – Но именно этот путь я себе распланировала, и мне трудно сойти с идущего поезда. – И, как гром среди ясного неба, она вдруг начинает горько рыдать, все лицо у нее вмиг становится мокрое.

Ох уж эти люди. О господи.

– Э-э, может, остановишь машину?

Она повинуется, затормозив в паре метров от Грант-стрит. Двигатель работает тихо – машина явно хорошая. Я сижу, чувствуя себя заложницей, пока она пытается взять себя в руки.

Заглядываю в пакет с остатками – это магазинная сумка из плотной бумаги, – а там упакованный в пластиковые контейнеры целый пир: ризотто, салат с орехами и изюмом, свежий хлеб и даже вазочка мороженого «Гиффорд», мятное с шоколадной крошкой, мое любимое – наверное, Харриет запомнила это со времен Книжного клуба. Перемешанное вручную или упакованное вручную. Что-то там вручную. Я достаю из пакета бумажную салфетку – разумеется, Харриет подумала и об этом, причем салфетка плотная, из дорогих.

Софи прикладывает всю ее к лицу, влажные пятна рвут бумагу.

– Видишь, что происходит, да? – спрашивает она. Голос приглушенный и плаксивый.

– Ага. Испортила ужин, поставила тетю в неловкое положение и теперь плачешь, но, видимо, по другому поводу.