Как Черномырдин спасал Россию

«Нет. Решил сам и говори сам».

Сказал. Она, конечно, в слезы! Но потом мы с Валей долго проговорили; решили не вмешиваться. Да и я понимал: Андрею как раз нужно послужить — «пообтесаться», жизни хлебнуть. Крепче будет!

Направили его в часть ПВО, в Калининскую область. Первые месяцы — учебка; в письмах повторял: «Не вздумайте приехать!»

Перед присягой вырвался позвонить. Говорит:

— На присягу пусть лучше Виталий приедет.

Он как раз в отпуске был, он и поехал. И это хорошо. Присяга, как крещение, — раз в жизни и навсегда!

Мы решили съездить в другой раз. Но Андрей по телефону предупредил:

— Только не вздумайте на «чайке»! И к КПП не подъезжайте!

Приехали, машину в лесу оставили, до части пешком…

После армии Андрей вернулся в институт, закончил, оставили его на кафедре. Потом в Институте высоких температур работал, потом свое дело открыл, да дефолт 98-го все съел. Пришлось сызнова все начинать.

— С детьми часто видитесь?

— Да как выпадает. У меня же работа, у них тоже. Теперь у детей своя жизнь, семьи, дети. У Виталия со Светой — трое: Маша, Андрей и Витя. У Андрея с женой Наташей дочка Настенька.

— Братья вместе работают?

— И вместе, и свои проекты у каждого есть; в их дела стараюсь не вмешиваться: мужчины. Мужчина должен быть самостоятельным, сам принимать решения. За него никто не сможет. Только если сами позвонят и попросят совета. Валя, конечно, как любая мать, могла что-то сказать им, но вмешиваться, мы считали, нельзя. Скоро и внуки самостоятельную жизнь начнут. А жизнь… (Виктор Степанович на время задумался, вздохнул.) Человеку временами только кажется, что он жизнь выбирает. Чаще жизнь его выбирает, испытывает в деле. Почему так? Нам неведомо. Бог знает.

Когда серьезно заболел Борис Николаевич Ельцин и потребовалось хирургическое вмешательство, это освещалось всеми СМИ. А вот то, что такую же операцию на сердце сделали Черномырдину, только восемью годами раньше, и сделали советские врачи, в советской клинике — никто не знал. Когда мы спросили Виктора Степановича об этом, он задумался, погрустнел, а потом начал рассказ. Как всегда, неторопливо, а потом обстоятельно, в лицах: он это умеет.

— Вечерами стал чувствовать усталость, бессонницу. Решил: курить надо бросить — и бросил.

Тут мой юбилей приближался — 50 лет, апрель 1988 года. Ну, думаю, начнется: чествования, речи… Взял отпуск и уехал в Минводы, чтобы смотаться ото всего. В санаторий «Красные камни»…Похудел, в норму пришел, ничего не болело. Славный сложился отпуск. Хотя и короткий.

Вернулся — снова дела бесконечные, дела. Но это как раз мне всегда было в радость. Работа, если нравится, если получается конкретный результат, — это же счастье! Не зря живешь.

В один из выходных в августе 88-го сын Виталий прилетел в отпуск из Уренгоя. Жили мы тогда на госдаче в Петрово-Дальнем. Вставать я привык рано. Проснулся, все спят еще, сел на велосипед, поехал к реке, окунуться. Тишина, туман по реке, красота, дух захватывает… Искупался, проплыл чуток, а потом, дай, думаю, на ту сторону… Поплыл.

И где-то на середине сжало грудь, скрутило так, что и не продохнуть, в глазах потемнело… Ну, я кое-как по течению одной рукой погреб и — к берегу. Посидел. В груди по-прежнему спазм; но ничего, перетерпел, отпустило.

Сел на велосипед, обратно к дому… А сам подумал: мало ли, бывает… Виталий проснулся, а я ему:

«Пойдем, искупаемся! Вода замечательная!»

Не сказал ему ничего, а у самого внутри упрямство какое-то засело. То ли проверить для себя решил, то ли что… Приехали на велосипедах к реке, на то же место, я и говорю:

«Давай на ту сторону!»

Поплыли. И снова… Боль, сжало грудь, вдохнуть не могу…

Виталий на меня глянул, говорит испуганно:

«Пап, ты белый весь… Тебе плохо?»

А мне и правда плохо. Так, что ответить ничего не могу.

Ну, и снова к берегу; Виталий меня страховал теперь, поддерживал. Вышли. Он спрашивает:

«Ты идти сможешь? Может, машину вызвать?»

«Да прекрати!»

А внутри злость и грусть какая-то… Никогда же ничего особенно не болело, всю жизнь как двужильный пахал, а тут…

Ну, мысли пронеслись и прошли. И боль вроде отпустила. Сели на велосипеды, обратно… А Виталий, замечаю, нет-нет да и поглядывает на меня. Беспокоится.

Утром в понедельник поехал на работу, а не люблю непонятного! Дай, думаю, заеду на Мичуринский, там больница, к которой я был прикреплен. Захожу к лечащему врачу, Цукановой Клавдии Яковлевне, толковая такая, рассказываю. Она послушала сердце, сделала кардиограмму, нахмурилась, звонит Дмитрию Нечаеву, он кардиолог был по специальности:

«Дмитрий Дмитриевич, зайдите, пожалуйста, тут у меня пациент, нужна ваша консультация».

Приходит, Клавдия Яковлевна что-то ему сказала на латыни, он кивнул, присел и мне:

«Рассказывайте, что случилось?»

Пересказываю снова. Он посерьезнел, кивает сам себе, с Цукановой переглянулся, подытожил:

«Все понятно. Хрестоматийный случай. Вам нужно немедленно ложиться к нам в отделение кардиологии».

«Как ложиться! У меня работа, министерство! Вы же понимаете, что сейчас… Вы мне какие-нибудь пилюли выпишите — и ладно».

«Вы что, хотите умереть!?»

«Все так серьезно?»