Как было — не будет

Меня Серафима любит. Я ей досталась первым послевоенным летом. «Война кончилась, победу объявили, и тут тебя вскорости в пеленках везут». Первые мои воспоминания — длинная, в сборку юбка Серафимы, над которой вдруг исчезает верхняя половина туловища. Стоит посреди огорода Серафимина юбка с двумя босыми ступнями на земле. «Симбуля! — воплю я в ужасе, — Симбуля, где ты?»

Серафима распрямляется — вновь над юбкой возникает ее спина, руки и голова: «Ну, чего кричишь? Иди травку порви молоденькими ручками». Она всегда так говорила: «Ну, беги молоденькими ножками», «Ну-ка, молодым глазком вдень мне нитку в иголку».

Я рассказываю Серафиме о редакционных делах, она слушает внимательно, в светлых глазах загорается любопытство, мелькает усмешка.

— Объясни, — выспрашивает меня она, — значит, человек напишет статейку и ее потом все читают?

— Все не все, а многие читают.

— А потом что?

— Прочитают, ума наберутся и живут потом лучше.

Серафима улыбнулась, покачала головой.

— Выходит, у вас там самые умные собрались. Знают за всех, как кому жить. Откуда знают?

Своими вопросами она загоняет меня в тупик. Я объясняю ей терпеливо, не спеша, как ребенку. Серафима это чувствует и обижается.

— Я твои статейки все читаю, — говорит она и поджимает губы, мол, спорь не спорь, а ума они мне не прибавили.

— «Читала»! Они же не для тебя написаны. Газета молодежная, а ты разве молодежь?

— Я не молодежь, — соглашается Серафима, — но такой же человек, как и молодежь. Все — люди.

Иногда она говорит:

— Про всех пишут. Одна тройню родила, так тоже написали. А ты бы взяла и про меня написала.

— Как ты семью свою раскидала?

— И про это можно. Прочитают, как ты говоришь, ума наберутся. А можно и про другое.

— Как в войну партизанила?

— Про это тебе не написать. Ты об этом сама по писаному знаешь. Ты напиши, как я тебя растила, как родители тебя бросили, а потом ботиночки красные прислали, а я их на базар отнесла, а деньги Макару отдала, чтобы крышу соломой покрыл.

— Думаешь, это кому-нибудь интересно?

— Полезно, — убежденно говорит Серафима, — молодежь, она кто? Она — молодое-зеленое. В загс бегут, детей рожают, куда-нибудь их засунут в ясли или в деревню — и рады. А зачем рожать, если нету ответственности: если родил, самому и выращивать надо. Ребенка с матерью две пуповины связывают, одна при рождении рвется, а другая покрепче — от сердца к сердцу до самой смерти тянется…

Иногда я приношу к ней письма, которые приходят в редакцию. Вопросы в них каверзные, задают такие почему-то только девчата.

— «Дорогая редакция, что мне с собой делать: сплю утром не то что будильник — пушка не разбудит? На работу опаздываю, уже выговор заработала».

— Серафима, почему она так спит?

— Беззаботная. Кабы на поезд надо было — не проспала бы. А работа у нее не поезд, выговор схлопочет, а деньги не пропадут.

— «Дорогая редакция, дай совет, как мне жить дальше. Полюбила я женатого человека, день и ночь о нем думаю. Хотела письмо ему написать или по телефону признаться, но смелости не хватает».

— Серафима, что мне ей написать, какой совет дать?

— Какой тут совет… В таких случаях каждый за себя знать должен.

— А она не знает.

— И знать не будет. Напиши: полюбила и люби. Любовь из кармана не достанешь и в сторонку не выбросишь. Люби, вздыхай, помирай, а женатому своему вида не показывай.

— Меня с работы выгонят, если я ей так напишу.

— Кто же про то знать будет?

— Копия письма останется, второй экземпляр хранится в отделе писем.

— Не надо хранить. Две девки про любовь поговорили, и не надо никаких экземпляров.

На планерке я говорю об этом редактору:

— По-моему, не обязательно каждое письмо печатать в двух экземплярах. Есть такие письма, которые должны быть написаны от руки, а на карточке можно сделать пометку — «отвечено лично».

— Опять вы со своими фантазиями, Савельева, — морщится редактор, — будет проверка, и как мы узнаем, что вы там понаписали в «отвечено лично»… — Он глядит на меня черными пронзительными глазами и, как закоренелой двоечнице, которой ничего не объяснишь, а можно только вдолбить, тягостным голосом произносит: — Запомните, Савельева, письмо из редакции — это документ.

— …государственной важности, — шепчет мне сидящий рядом Генка, — тупица ты, Савельева, но мила.