Как боцмана сняли с рейса и что из этого вышло

в барах, посмаковать местное пиво и ром, рассказывая друг другу морские байки. После усиленного вливания в себя рома с пивом радист не выдержал

и рассказал содержание радиограммы членам своей группы, взяв предварительное обязательство н...никому не говорить. Через час это стало известно всей команде.

Но в это время всем было не до того. Стоянка в инпорту из-за отсутствия разрешения на взятия топлива затянулась. Валюта у всех кончилась. Члены экипажа вовсю торговали ларьковым ширпотребом, таким, как одеколон, мыло, сгущенное молоко и т.д. Народ ходил навеселе. Капитан хватался за голову. Команде запретили не только выходить в город, но и ступать на землю в порту, где стояло пришвартованное судно. Однако местные аборигены сами приходили на судно, и торговля продолжалась. На матроса-стукача никто внимания не обращал. Лишь изредка кое-кто поглядывал на него с затаенной усмешкой, мол, время твое еще придет.

Члены экипажа продали или обменяли все, что можно было продать или обменять. Кто-то взломал опломбированный замок в каптерке, где хранилась оприходованная бронза, после чего она исчезла. Пропажу свалили на местных аборигенов, влепили выговор вахтенному матросу, составили акт и на этом дело кончилось. Один из матросов ухитрился обменять судовую кошку на бутылку рома. Мы потом долго искали нашу любимицу, решив в конце концов, что она, по примеру отечественных девчонок, нашла чужеземного жениха и осталась с ним. Лишь значительно позже провинившийся матрос признался в содеянном, и команда простила ему, благо причина была уважительной.

Тягостные дни ожидания кончились, и мы, получив долгожданное топливо, вышли в море. Пришло время расплаты для стукача за свершившийся грех, которому нет прощения.

Трое друзей незадачливого контрабандиста - боцмана, Герасим, Антон и Гришаня решили соблюсти форму законности и устроить ему суд, точнее самосуд, благо один из них - Гришаня, отсидел, по его словам, какой-то срок и в самосуде знал толк. Непонятно было, как он мог пройти визовую проверку и попасть в загранплавание. Скорее всего, врал. Он то и был инициатором самосуда над несчастным доносчиком.

Дождавшись шторма, Герасим, исполнявший должность боцмана, обманом завлек Серегу-стукача в боцманскую каптерку на носу судна, где не было жилых помещений, пообещав ему заменить изношенные сапоги. И тут-то они устроили ему самодеятельное “дознание”. Условия для подобного дознания были идеальными. Разбушевавшаяся стихия заглушала вопли и крики подследственного.

Стукач, как и все стукачи, был трусом. Боли не выдержал и мигом “раскололся”. В конце исповеди уже в беспамятстве, обезумев от боли и страха, он упал на колени и стал биться головой о палубу, беспрестанно повторяя: ”Простите братцы!”. Но братки такие вещи не прощают и, завязав ему ноги, забив кляп в рот, вытащили на палубу. Руки они ему не связали, чтобы побольше помучился, как объяснил Гришаня, и под мощный размах на качающей и заливающей водой палубе бросили его в набежавшую волну. И, отряхнувшись, даже не оглянувшись на тонущего матроса, что впоследствии имело для них самые печальные последствия, они ушли в боцманскую каптерку, где происходило дознание, дабы помянуть его усопшую душу, благо брага была заранее приготовлена.

Шторм в Индийском океане. Фото автора.

А в это время произошло невероятное. Как только тело провинившегося матроса полетело за борт, сильная волна развернуло судно лагом, то есть бортом на ветер, и, подхватив умирающего стукача, выбросила его обратно на палубу. Даже море не приняло такого грешника. Бледный, дрожащий от холода и страха несчастный матрос с трудом вытащил кляп, развязал себе ноги и зарыдал. Позеленевший от боли, заливаемый водой, он сидел на палубе и горестно размышлял, что ему теперь делать и кто его защитит. Если он все расскажет капитану, в том числе и о покушении на него, поверит ли он ему. И если поверит, то как его защитит.

Стукач был уверен, что в следующий шторм они опять выбросят его, но проследят уже до конца за его кончиной. Нет. Надо идти к своим мучителям и просить у них прощения. Хорошо просить. Не могут же они не простить того, кто уже пережил свою смерть. А может и в том мире, и он заливаемый слезами и водой поднял глаза к небу, не захотели принять такого грешника. Немного отдышавшись и приняв, как ему казалось, благоразумное решение, он под завыванье ветра подполз к каптерке, где как он полагал, еще сидят его обидчики. Набравшись сил, он привстал на колени, с трудом дотянулся до какой-то железки, валявшейся на палубе, и постучал ею в дверь.

В эту минуту трое друзей только подняли стаканы с мутной жидкостью помянуть раба божьего Серегу, ушедшего за грехи свои в мир другой.

-Тук, тук, тук... - раздался звонкий стук в дверь.