– Уже с пятидесятых годов никакого специального подразделения по борьбе с террором не было. Невозможно было внятно объяснить, против кого это подразделение могло бы вести оперативную работу. Например, 5-е Управление много работало с интеллигенцией. И вовсе не потому что КГБ не доверял писателям и артистам, а доверял рабочим и колхозникам, нет, мы просто читали инструкции ЦРУ, там ясно сказано: главная цель интеллигенция. Куда направлены усилия противника, там мы и должны быть. А чтобы бороться с террором, надо было работать по всей массе населения. Поэтому было решено: террором занимаются все. Только в 1967 году в нашем управлении создали специальный отдел.
–
– После известных выстрелов у Кремля, когда капитан Ильин пытался убить Брежнева… В отделе было человек двадцать, в этой численности он сохранился до 1991 года. Удивительно интересные ребята, занимались делами о хищениях огнестрельного оружия, не то что сейчас, утраченное оружие обязательно разыскивали. Изучали взрывустройства, внимательно проверяли анонимные сигналы…
–
– Когда говорят: КГБ следил за анекдотчиками, копил доносы – кто что сказал, – это ерунда полная, если дело, конечно, не касалось выезда за границу. Если Большой театр собирался на гастроли – анонимок волна! Наши графологи и розыскники занимались только сигналами с угрозами террора. Мы убедились: всем совершенным террористическим актам предшествовали анонимные письма. Выстрелам Ильина, кстати, тоже.
–
– Нет, мы за этим следили, избегали предавать гласности захваты самолетов, взрывы. Мы точно знали: сегодня напишем – завтра захватят еще один самолет. Зачем поощрять к действию? Люди подвержены влияниям. Вот мелкий пример: время от времени стены в Москве покрывались свастикой. А почему? Да потому, что показали по телевидению «Семнадцать мгновений весны». Я и сейчас считаю: не надо подробно сообщать про убийства, про безнаказанность убийц – зачем? По этим же соображениям мы не пускали на экран фильм «Шакал» по роману Форсайта там очень грамотно была показана подготовка к теракту.
Мы не раз убеждались в своей правоте. У нас в Литве, в году так семьдесят втором, – самосожжение, молодой парень – Каланта его фамилия – бросился на Вечный огонь и погиб. Оставил записку, которая носила характер националистический. Возникло некоторое напряжение, поднялись студенты, молодежь. Мы серьезно очень реагировали, выехала бригада из Москвы, всех на дыбы. А следом – еще самосожжение. Еще. Опять выезжаем. Опять на дыбы. Вроде бы опять националистические мотивы, но особых подтверждений этому не находим. Да и для Литвы самосожжение нехарактерно, это же не Средняя Азия, где женщины горели. Тут к нам приехал шеф полиции Рима, мы решили с ним посоветоваться аккуратно. Он свою историю рассказал: в Риме выбросилась из окна очень красивая молодая девушка. Невероятная смерть! Весь город ее хоронил. Пышно, богато! Потом выбрасывается вторая девушка. Третья. Четвертая. Полиция уже с ума сходила. А потом махнули рукой: да ладно, пусть падают, пышные похороны прекратили – и тут же красавицы выбрасываться перестали. Мы эту историю на ус намотали и приняли решение: пусть горят, никакой реакции не будет с нашей стороны. Еще человека два сгорело – и больше ни одного.
–
– Массовые беспорядки происходили каждый год. Они вызывались часто действиями или бездействием милиции, как реакция на убийство, незаконное задержание… После создания нашего управления было не больше пяти случаев массовых беспорядков, мы не боролись – мы пытались предотвратить. Разослали по всем городам особую методику: за какими «болевыми точками» наблюдать, чтобы не возникло напряжения.
–
– Только Ильин. Прочие разговоры о покушениях на Брежнева и Андропова – болтовня. Был случай 1 мая 1955 года, когда на трибуну в Архангельске во время первомайской демонстрации прорвался человек и из пистолета «ТТ» в упор расстрелял местных руководителей. Романов его была фамилия, он оказался больным. Были случаи, когда убивали председателей колхозов, членов райсовета, но мы не считали эти преступления террором – слишком далеко бы могли так зайти…
–