Каюсь. Том Второй

И я летел, к ней летел, ни на секунду не задумываясь, что творю, какую чудовищную ошибку совершаю. А после, с этой проклятой болезнью, все вообще полетело к такой-то матери, и я потерял контроль над управлением машиной под названием моя собственная жизнь. Вот тут начался апокалипсис, полный хаос. Меня завертело, закружило с бешеной скоростью в этих совместных обедах, завтраках и ужинах, в этих размеренных вечерах за какой-то глупой комедией, в Чайке закружило такой домашней, счастливой, примерившей наверняка уже и свадебное платье, и мою фамилию. А я, как рыба, выброшенная на берег, задыхался от ужаса и паники, не властный над происходящим. Потому что этот разогнавшийся поезд уже просто невозможно было остановить без каких-либо потерь. А во мне сирена вопила, что надо, надо, надо, мать твою, притормозить и как можно скорее! Ведь мне не двадцать, чтобы с места в карьер. Хотя хотелось, до безумия хотелось вот так – смело махнув рукой на все и будь, что будет. Но утратил я эту способность вместе со своей юностью. И если быть до конца честным, струсил. Меня накрыл страх перемен и того, что они сулят. А предположить просто невозможно, поскольку с этой девчонкой всегда, как на вулкане, с ней я сам превращаюсь в вулкан, теряю контроль и разум. И это настолько дико для меня, привыкшего к идеальному порядку, к абсолютному контролю над каждым аспектом своей жизни, что я испугался. Так испугался, что готов был жилы рвать, дабы обогнать этот несущейся на всех порах поезд. Ибо не для того я свою жизнь по кирпичикам выстраивал, чтобы однажды появилась она, и как ураган разнесла все к чертям собачьим. Ошалевший от этих всех чувств, эмоций, мыслей, я запаниковал и бросился наперерез несущейся махине, в отчаянной попытке остановить даже ценой катастрофы. Только бы сбежать, только бы не дать слабину, не оставить себе ни единого шанса на ошибку, потому что это будет именно ОШИБКОЙ! Я задавил в зародыше любой протест, заткнул его грубо, жестко, безапелляционно. И помог разогнавшемуся поезду слететь с рельс, да так, чтобы искры летели, перекорежило до неузнаваемости, расхлестало, раздробило, размазало без права на восстановления. Только не думал, что буду подыхать, наблюдая за разворачивающейся трагедией, что останусь погребен под останками наших «сред» и «пятниц», давно вышедших из заданных рамок. Представить даже не мог, что будет всего наизнанку выворачивать, ломать от боли. Я зашивался, глядя на нее – мою Чайку, такую беззащитную, открытую, любящую, отчаянно пытающуюся бороться за то, чему я не дал ни единого шанса. Но если бы она знала, как ее слезы душу наизнанку выворачивали, как каждое слово подобно ржавому ножу проходилось по сердцу, а потом оседало где-то глубоко внутри, чтобы всплывать по ночам и медленно, но верно уничтожать. Ибо мое подсознание с каким-то садистским удовольствием прокручивало нашу последнюю встречу, стоило только на секунду закрыть глаза. Если бы она только знала, что я ее с мясом от себя отдирал, «наживую», разве бы она ушла? Нет, она бы зубами вцепилась со всем своим энтузиазмом, и у меня бы не хватило сил справиться не то, что с ней, с самим собой. Вот только, что потом? Что сталось бы с моей жизнью, со мной, с моей дочерью? И пока эти вопросы еще бились в моей голове, придавая мне сил, я сделал то, что должен был сделать давно, очень давно, пока это не стало такой проблемой.

Да только оказалось поздно, ибо «проблема» проросла вглубь меня, разлилась по крови, заставляя признать, что ни хрена оно не с глаз долой из сердца вон. Брехня это! Думал, уберу ее из своей жизни и смогу, задавлю в зародыше все эти непонятные чувства, но они, как анаэробные бактерии размножились еще больше без воздуха и поразили каждую клетку моего нутра. И как не старайся, чем не трави их, они прорастают только глубже, отравляют кровь, разум и всю мою жизнь. Загибаюсь я, с ума схожу или уже сошел.