Кафешантан. Рассказы

Эта сцена стала привлекать внимание кутящей публики, гости тесным кольцом окружили ссорившихся женщин, и скоро Вера и Лаврецкая очутились в центре любопытной толпы. Женщины, цепляясь своими огромными шляпками за лица мужчин, проталкивались вперед, полный любопытства. Столкновение между певицами произвело сенсацию среди ресторанной публики, оно внесло известное разнообразие в шаблонную ночную жизнь заведения. Все плотно прижимались друг к другу, ожидая интересной сцены, драки, и каждый, несмотря на шум, царивший вокруг, старался разобраться в причинах ссоры, услышать слова противниц. У всякого явилась понятная потребность принять чью-либо сторону в происшедшем столкновении. В конце концов толпа стала на сторону хористки, которая в своих криках была логичнее Лаврецкой и обладала более веским материалом для завоевания сочувствия. Лаврецкая казалась неправой уже потому, что она первая начала ссору, подойдя к Вере, мирно ужинавшей со студентом. Лаврецкая без видимых оснований оскорбила Веру тем, что стала гнать ее от гостя. Лаврецкая была полна слепой, ревнивой ненависти к хористке, и потому не могла предъявить к Вере каких-либо серьезных, основательных претензий. Вследствие этого она терялась и не знала, что говорить, она не чувствовала почвы под собою, и потому увеличивалось ее волнение. Вера, замечая общее сочувствие к себе, стала крикливо посвящать жадную ко всяким скандалам, восприимчивую толпу, во всю грязь кафешантана.

Вера разоблачала толпе, что Лаврецкая сегодня накрывала мужчин, ужиная сразу на всех столах, как переворачивала умышленно рюмки с ликерами, чтобы увеличить счета, как она смеялась над всеми, и каждый из гостей начинал соображать тактику Лаврецкой. Всем сделалось неловко друг перед другом, даже стыдно, что они оказались обманутыми и осмеянными певицей, несмотря на то, что все они знали, что певицы должны так поступать. Все эти мужчины, пьяные, усталые и возбужденные, понимали поступок Лаврецкой, как измену и издевательство. Их стало охватывать негодование, и, как на зло, толпу начали беспокоить официанты, тащившие с торжеством злополучные бесчисленные порции яичниц с колбасой, которые шипели на белых, словно новых, сковородах. В другое время никто не обратил бы внимание на то обстоятельство, что заказанное блюдо не тронуто певицей. Но при настоящих обстоятельствах этот факт получил характер пороха, брошенного в огонь. Все вдруг возмутились коварством Лаврецкой, всем почувствовалось, что они попались на какую-то удочку, что над ними посмеялись.

Они с презрением оглядывали студента Короткова, не понимая, что в нем нашла хорошенькая Лаврецкая, за что она предпочла его им, с их деньгами, манерами и выхоленностью. Со всех сторон слышались иронические замечания по адресу Лаврецкой и студента, все явно и решительно сочувствовали Вере. Это ободряло ее и более возбуждало.

Лаврецкой руководила, главным образом, ревность. Вера была побуждаема только своим самолюбием, упрямством и невольным сознанием превосходства Лаврецкой. Бранясь с противницей, Лаврецкая невольно стала отвечать дерзостями на дерзости публики. В то время, когда толпа в лице ее выражала презрение тем, которые манили их сюда, интересовали и волновали близостью приятного разврата, Лаврецкая, словно от лица всех певиц, поносила эту толпу за ее потребность в разврате, издевалась над ее самообманом. Лаврецкую окружили разгневанные и пьяные лица тех мужчин, которые лишь недавно весело улыбались ей, звали, ждали ее общества и радовались ее присутствию среди них. Они негодовали на нее потому что их заставили понимать то, чего они не хотели видеть. Они злились за то, что разбивался их самообман, благодаря которому они могли разнообразить свою жизнь, вырываясь из тенет общественных условностей и бросаясь в беспечный и веселый кафешантан, где деньгами можно заменить красоту, молодость, ум и воспитание. Все презрение к кафешантану теперь сразу вылилось наружу в превратилось в общий крик толпы, которая бранилась, возмущаясь жестикулировала и шумела вокруг глубоко взволнованной и бледной Лаврецкой.

XI.

Скандал принимал опасные размеры. Лаврецкую осыпали такими оскорблениями, после которых пьяные гости могли перейти к кулачной расправе. Пичульский и Ольменский куда-то отлучились из ресторана, и только после слов прибежавших официантов, заявивших, что пьяные гости безобразят и певиц бьют, директор и метр-д-отель бросились в зал спасать репутацию учреждения.

За ними отправился вышедший из кабинета полицейский пристав с красным лицом, потерявший впопыхах выпавшие из фуражки белые перчатки. Пристава предупредил под секретом городовой, доложивший лаконически: «Ваше высокородие, скандал!..»

— Что такое, что такое? — суетились тревожно Пичульский и Ольменский, протискиваясь к столу, у которого стояли окруженные публикой Лаврецкая, Вера и Коротков.

— В чем дело, господа, в чем дело? — басил пристав Засадов, пробираясь решительно и самоуверенно сквозь толпу, — позвольте, позвольте...