Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века

Родившись 1 апреля 1801 года, в ноябре 1815 года я имел 14 лет, а по моим документам значилось 16. До самого определения в Дворянский полк я не знал, что в нем ничему не учат, кроме фронтовой службе. Теснота помещения в Дворянском полку, дурное содержание и вместе охота продолжать прерванное учение — заставили меня хлопотать о переводе во 2-й кадетский корпус. Но перевод мой не состоялся по неимению вакансии, а более потому, что мне прибавили два года лишних: в высшие классы не принимали, а для средних, по документам, я перестарел. Брата я застал унтер-офицером в 4-й мушкетерской роте, куда и я назначен. Этой ротой командовал штабс-капитан Мансуров — большого роста, дебелый, мешковатый, который что бы ни надел на себя, все ему было не к лицу.

В 1813, 1814 и 1815 годах недоросли прибывали большими партиями с некоторых губерний, преимущественно с Рязанской, Курской и Смоленской; в числе этих недорослей были перезрелые, едва грамотные, дети мелкопоместных дворян, не служащих Я застал такую тесноту помещения в Дворянском полку, что на двух вместе сдвинутых кроватях спали по пять воспитанников. Если кому, бывало, придется встать ночью по надобности, то находил, возвратясь назад, что спящие товарищи заняли собой оставленное место и нет возможности разбудить их, чтобы заставить раздвинуться. Одно средство — лечь сверху, на промежуток между двумя, и тяжестью тела мало-помалу выдавитьсвое прежнее местечко на кровати. Переворотиться на другой бок было дело несбыточное: на какой бок лег, засыпая, — с того и встанешь, проснувшись поутру.

Полы в комнатах не мылись, а вытирались кирпичом и после того высыпались песком, что лежало на обязанности воспитанников, как равно чистить себе платье, обувь, ружье и всю свою амуницию. Чесотка, цинга, зоб, простуда были господствующие болезни, особливо последняя <…>. Как было не простудиться даже неизнеженному крепкого телосложения взрослому воспитаннику? Второй батальон помещался в деревянных казармах, нештукатуреных, складенных на мхе, рота — в отдельной казарме; печи топили один раз в сутки даже в самые жестокие морозы, обыкновенно за час до света, отчего ночью было холоднее, нежели днем. Одеяла из солдатского шинельного сукна — не на каждого воспитанника, а одно на кровать — не могли согреть ночью в холодных казармах, притом экономно отапливаемых. Шинелей не было, и не позволяли иметь собственных. Отхожие места устроены отдельно, в которые ходили чрез открытый двор. Считаю излишним объяснять, в чем ходили в отхожие места ночью полусонные воспитанники, у которых даже одеяла были не на каждого, а мундир и принадлежности к нему лежали на столе, складенные в требуемом порядке симметрией по распоряжению начальства, за чем строго наблюдал старший в камере унтер-офицер и дежурный по роте — и это в Петербурге, где зимой бывает до 30 градусов мороза! Обедали и ужинали в общей зале с кадетами, в которую нужно было пройти улицей более ста сажень и потом холодными коридорами поротно, строем, рота за ротой. Какая бы ни была погода — дождь, метель, сильный мороз, хочешь ли, не хочешь есть — иди непременно; а сядешь за стол — зимой холодно, во всякое время года голодно, крайне невкусно и нечисто изготовлено, особливо ужин. Зато госпиталь Дворянского полка был наполнен больными воспитанниками донельзя <…>, а Маркевич за свое короткое управление скопил миллион рублей — благоразумнойэкономией [11]. <…>

Воспитанникам Дворянского полка давали мундир, штаны и краги на один год, и белые парусинные штиблеты — на лето; две пары сапог толстой кожи, сшитых без мерки, что называется, на живую нитку, вместо которых большая часть воспитанников носили собственные, на заказ сшитые. Рубахи, подштанники с длинными пришивными бумажными чулками и простыни переменялись сперва один раз в неделю, а уже впоследствии два раза (по воскресеньям и средам).