Кадет

— А правда, — спросила она, наклонив грациозно и шаловливо голову, — что кадет Соломин пострадал в прошлом году из-за одной гимназистки и об этом мне ничего не сказал? Как вы находите такой поступок?

— Откуда вы. Куний Мех, узнали? — спросил удивленно Митя.

— Садитесь, шесть за поведение, — сказала, засмеявшись, она. — Ну, рассказывайте мне все, как было.

— Собственно, ничего особенного не случилось, — ответил Митя.

— Митя, я рассержусь.

— Ну, не сердитесь. Куний Мех, я все расскажу… Мы тогда на бульварах долго гуляли.

— Это когда вы на последние деньги мне шоколадку купили?

— Ну вот, вы смеетесь.

— Не буду больше. Я вся — одно ушко.

— Так меня тогда чуть в карцер не запекли.

— Да неужели, Митя? — засмеялась она.

— Мы тогда, собственно говоря, на концерт должны были идти, а мы удрали… Распрощался я с вами тогда поздно, часов не было.

— Денег на извозчика тоже не было, — в тон сказала она.

— Денег ни копья, — подтвердил Митя, рассмеявшись, — я продрог и бегом отправился в корпус по Власьевской. А бежать большой кусок. На улицах уже костры извозчики зажгли, ну, думаю, будет разнос.

Она с его рукава стряхнула снег.

— Хорошо, если только разнос. На мое счастье вижу — катит Семенов на рысаке. Увидел он меня: «Опоздали, садись скорей, катим!»

— А он хороший, ваш Семенов?

— Пистолет мужчина, — ответил Митя. — Ему что, он на уроки музыки ездит, он может опаздывать, а я на курсы не записался. Шмыгнули мы в корпус через двор и прямо в умывалку. В тепле ноги отнялись.

— Бедный Митя.

— Сдираю сапоги: больно. Примерзли носки.

— Я больше с вами так поздно зимою не буду гулять…

— Вот и пострадал, а она не хочет гулять. Да у меня не тогда, когда я с вами гулял, ноги замерзли, а тогда, когда на лихаче ехал.

— Ну хорошо, Митя.

— Я ноги в печку. Случайно проходил дежурный кадет. «Что ты делаешь?» — «Да ноги совсем отморозил». — А мы тебя по всему корпусу искали, капитан ругается на чем свет стоит, а я тебя спасти не могу, иначе тебе хуже будет». — «Ну ладно, иди», — говорю я, а сам сел на табуретку и ноги опять в печку…

— А правда, что он спасти не мог? — спросила Аня.

— Правда, Куний Мех.

— Входит капитан быстрым шагом: «Стать смирно!» Я вскочил, а стоять прямо не могу. А он ходит и ходит: «Что? Неподчинение уставу?!» — и ходит взад-вперед. «Не успел в корпус поступить, а все кабаки облазить желаешь! Таких кадет гнать нужно!» Здорово пел. А я стою и думаю, что я уже не в корпусе, а дома, — вышибли вон.

Аня вздохнула.

— Молчу, а ноги болят. Пол холодный. Целый час продержал он меня. Усы дергает, фуражка заломлена набок, но поет все тише и тише.

Митя помолчал. Аня глядела на него, широко открыв глаза.

— Ну, ну, дальше, Митя, и что же?

— «Ну что, заморозился совсем? — остановившись против меня, спрашивает. — И что я теперь ротному скажу? Нашелся, мол, явился…» Ушел за ротным, а я думаю: нужно мать предупредить. Позор. Из корпуса вышибут. Все смеяться будут… Вдруг шаги. Дежурный кадет, капитан и ротный. А ротный наш, Аня, добрейшая личность, да они оба хорошие, только первый разносить здорово любит, а ротный мягче. Пришли, на меня нуль внимания. А я без сапог стою. «Бегом в лазарет! Спросите от моего имени бутылку красного вина и что нужно сделать для отогревания!» — рявкнул ротный.

Несколько выстрелов раздались за Волгой, один за другим. Аня вздрогнула всем телом и прижалась к Мите. Он прислушался.

— Это ничего. На окраине стреляют… Так вот, думаю, дело приняло благоприятный оборот. Ура, медицина! Я сразу размяк, кисляем стою… А тут офицеры отвернулись, кадеты прибежали после вечерних занятий… «Ты скажи, — шепчет Семенов, — что пошел в театр, а по дороге замерз». И говорит громко: «Вот видишь, а ты еще не хотел со мной ехать на моем лихаче». «Зачем?» — спрашивает Семенова ротный. «Да я его на улице полузамерзшего встретил». — «Вот как! Вы отвезли? Молодец!» Положили меня в лазарет; правда, немного лихорадило, одеяло дали горячее, доктор пятки йодом намазал. Бутылку вина я за ваше здоровье, Куний Мех, выпил. Честное слово.

— Забавный вы, Митя, — сказала тихо Аня. — Ну, продолжайте, дорогой.

— Выпил я бутылку красного вина, пришел офицер. Я кислую рожу строю. «Как вы себя чувствуете? Вы до сих пор не привыкли к шинели?» — «Да, я дома в меховой шубе всегда ходил». Но ротного провести не мог. Улыбается. «Вот вам, — говорит, — современная выпускная молодежь. Шубу носит, а по кабакам шляется». Обидно мне, что он так говорит… Я и отвечаю: «Я в кабаке никогда в жизни не был». «А где же вы путешествовали?» — «Да я просто так, гулял». А он улыбается. Вот, Аня, и все.

— Так вы, Митенька, из-за меня пострадали, — участливо сказала она и положила свою руку на рукав его шинели. Он взял ее руку и, отстегнув перчатку, наклонившись, поцеловал нежную ямку запястья. А она, словно во сне, дала ему вторую руку, и, когда он, забыв все на свете, целовал их, Аня печально смотрела на Волгу в дальний, едва видный берег.