Качели судьбы

Вот уж кто ей совсем не нравился, так это Вадик Лесняк — этот высокомерный красавчик из центральной студии. Вундеркинд-переросток, отсюда и амбиции, и самомнение. Он, конечно, умный парень, начитанный, но ради красного словца… Работает в городской молодёжной газете, делает литературно-поэтические обзоры. Лариса их читает: написаны живо, интересно, но как же он умеет элегантно и, одновременно, ядовито расправляться с теми авторами, кто ему лично не нравится! Сам, конечно, по инерции продолжает считать себя непонятым гением. Эстетствует, ошивается с другими поэтами-«центристами» в баре «Ветерок». Об этом баре как раз он и вспомнил.

— Чем же она не такая? — усмехнулась девушка, оглядывая «публику» нынешнего бара.

— Народ здесь простецкий, — ответил ей с улыбкой Вадик. — Работяги. Им и надо-то всего — глаза залить да поматериться всласть.

Лариса обвела взглядом ближние столики. Кто-то стучал кулаком, доказывая своё, кто-то травил анекдоты, взрываясь смехом, кто-то подливал девушке в бокал из принесённой, видимо, из ресторана бутылки вина… Знакомы ей были почти все, если не лично, то хоть краем. Вон парень из её школы, двумя классами старше учился. А вон — она кивнула в ответ, — сосед по дому, из её подъезда. Там компания парней и девушек — все, кажется, из инструментального цеха. Ещё один знакомый прохромал к стойке. Татьяна, подруга, писала о нём очерк: несколько лет назад он был ранен китайцами на острове Даманском, награждён орденом Красной Звезды… Свой народ, поселковый. Простецкий, как выразился её спутник. А он продолжал:

— Ты же и сама бывала в «Ветерке». Чувствуешь разницу? Люди там солидные, интеллигентные.

— Насчёт интеллигентности сомнительно. Сплошной мясо-молочный комплекс!

— Что? — не понял Вадим. — Как ты сказала?

— А это моя личная находка, так сказать — образное определение. Для мясников, парикмахерш, торговых воротил и прочих дельцов.

Вадик уловил в её голосе жёсткость, прикрыл ладонью её лежащую на столе руку, стал игриво перебирать пальцы:

— Ларочка, зачем же так зло! Люди, которых ты называешь «прочими дельцами», просто деловые, инициативные люди. Я бы даже сказал — особые таланты. На Западе такие и политику, и экономику делают. А у нас… Дали бы им развернуться, открыть своё дело — всем польза была бы.

— Ну да! Сейчас они сидят дрожат на своём награбленном. А ты им: пожалуйста, можете легально вкладывать деньги и наращивать капитал!

— И пусть! — воскликнул Вадик. — Пусть у них будут большие доходы. Но ведь и государству какая прибыль! А значит и нам с тобой.

— Ещё бы! Значит, рабочим с моего завода, которые у станков стоят, и в кузнице, и в литейке, — им зарплата, гроши. А этим — прибыль?

— Ну вот, ты опять сердишься! — Вадик снова взял её руку. — Ты, Ларочка, раб утопической идеи социальной справедливости.

Но Ларисе уже не хотелось спорить. Она вздохнула, остывая, легко потянула руку из его влажных пальцев…

Вадим проводил её к дому. Прощаясь, стал заглядывать в глаза, удерживать. У Ларисы не было желания оставаться. Да и рука Вадика слишком настойчиво сжимала её локоть. Она быстренько простилась у подъезда, ушла домой.

Ночью, лёжа в постели, думала: «Неужели всё в прошлом, если уже Вадик считает вправе липнуть!..» И заснула, сама себе не веря.

А буквально через неделю, в первые дни сентября, вновь появился граф, разом оборвав все сомнения. Возник, как чёртик из табакерки, шагнул навстречу в институтском скверике, больно сжал руками её плечи, ненормальными глазами глянул прямо в сердце. И Лариса в тот же миг поняла, что нет для неё никого на свете, кроме него. И в тот же миг прижалась к нему, словно никогда не говорила переполненного горечью: «Никогда, никогда больше!»

ГЛАВА 18

Сарматов долго молчал, а майор не торопил своего посетителя. Наверное, пока существовало нечто, известное о Климовой ему одному, не рвалась их духовная связь. Даже сейчас, когда женщины уже не было в живых. Он расскажет сейчас и, возможно, исчезнет последняя, астральная нить…

Тёмные глаза Сарматова затуманила пелена… воспоминаний? Сомнений? Но вот он вернулся на землю, в кабинет следователя, и, подавшись навстречу Кандаурову, сказал:

— Я знаю человека, который ненавидел Ларису.

— Ненавидел? За что?

— Вот уж этого не могу сказать. Да и сама Лариса не верила, говорила: «Он, конечно, парень неприятный, но ненавидеть-то ему меня за что?»

— Так это было давно?

— Да, давно… В нашу молодость.

Может быть, голос у Сарматова был такой… особенный, интонации тревожащие. Но только показалось Кандаурову, что повеяло холодным ветром из глубокой бездны. Какой? Почему? Он не знал. Да и холод этот почуял не кожею, а чувствами. Ведь и сам он предполагал, что мотив убийства Климовой может уходить корнями в прошлое.

— Кто этот человек?

Сарматов покачал головой.

— Давайте я расскажу всё по порядку. Так будет понятнее.