Качели судьбы

Лариса, опираясь спиной на его рабочую тумбочку, смотрела, как ловко крутил он ручки станка, как потом снимал деталь, в секунду замерял её и складывал в ряд. Подошёл мастер, спросил что-то. Граф состроил недовольную гримасу, сказал ей:

— Ох уж эти мне повара! Надоели. Но они стараются угодить вам, обед должен быть отличным.

— О нет, граф, сожалею. Сегодня я приглашена к королю.

— Тогда позвольте, я подгоню свою карету в двенадцать, и мы поедем вместе?

— О лучшем провожатом я и не мечтаю…

В полдень начинался перерыв. Если Лариса и Валерка шли перехватить что-нибудь по-быстрому в буфет, это значило — «у королевы». Если в свою цеховую столовую — «у короля». Была ещё центральная столовая в другом конце завода. Туда, «за Ла Манш», в Лондон, ездили редко: английский король слыл не очень гостеприимным. Да и дорога небезопасная — бури, кораблекрушения…

Граф работал на шлифовальном станке в одном конце цеха, она — в другом, контролёром. У него было хорошее зрение, и часто, через весь цех, он смотрел туда, где стоял её стол. Однажды попросил:

— Маркиза, заезжайте в мой замок, когда будет свободное время.

Ларису не удивили ни слова Валерия, ни просительная интонация его голоса, ни неуверенный взгляд. Она-то знала, что так и будет, вот только он сам недавно стал догадываться. А то всё по инерции подходил к Любаше, глазки строил. Хотя всё чаще и чаще, сказав девчонке пару шутливых фраз, подсаживался к ней, Ларисе. И вот: «Заезжайте в мой замок».

Он работал сдельно и не мог надолго отходить от станка. Она же иногда целыми днями почти ничего не делала: на её участке продукция шла обычно в конце месяца. Они стали часто видаться, правда, только в цехе. Когда она подходила к его станку, он говорил, что у него повышается производительность труда.

— Знаете, я стараюсь поскорее закрепить деталь и включить станок, чтобы потом говорить с вами.

В перерыве, когда было ещё тепло, они вдвоём гуляли на улице. Длинные аллеи заводского сквера засыпаны жёлтыми листьями, и лишь в этом ощущается осень. А так солнце греет ещё жарко и высокие тополя зелены. Они говорят о чём-то тихо, спокойно, медленно ступая по шуршащим листья: черноволосый парень в клетчатой ковбойке и большеглазая девчонка в синем халате и белом свитере.

— Ваши фрейлины кидают на нас убийственные взгляды, — сказал он однажды, — но вы не обращайте внимания.

А она и не обращала. Ей интересно с ним, это главное. «Вот уж право — близнецы-братья!» — смеялась Лариса про себя. Но иногда смех этот замирал на удивлённо-восторженном: «Надо же!» В детстве они читали одни книги, играли в одни игры, и даже на самые мелочи у них оказывались одни и те же взгляды. Это было странно, а иногда даже страшновато. Скоро они начали понимать друг друга с полуслова, даже с полумысли. До посторонних, слышавших их разговоры, мало что доходило.

Познакомились граф и маркиза недавно. Шёл второй год работы Ларисы на заводе, в инструментальном цехе. Почему она пропустила и это лето, не стала никуда поступать? Её литературные дела шли неплохо. Уже не раз стихи Ларисы Тополёвой появлялись в газетах, напечатал её подборку столичный журнал. Вышел в городе сборник молодёжной поэзии — и в нём были её стихи. Теперь она занималась ещё в одной литературной студии, которая называлась «центральной» и работала при городской организации Союза писателей. И там её привечали. Казалось бы… Но нет, вновь поступать в литературный институт ей не хотелось. Не то, чтобы она боялась снова получить оскорбительный отказ. Не хотела! Можно было бы как Танюша Волкова — на журфак. Это ведь тоже профессия для пишущих. Но факультета журналистики в своём университете не было, а ехать в чужой город, скитаться по гостиницам и квартирам — рассказов Татьяны она наслушалась! — нет, это не по ней. Не в пример подруге, Лариса была домоседкой. Филфак тоже не прельщал, стать учительницей — не её призвание. А на заводе ей нравилось! Цех молодёжный, много приятных ребят и девчонок, атмосфера весёлая, дружная, туристские вылазки к реке, комсомольские поездки по местам боёв, вечера в заводском клубе… Работа не затрудняла, оставляла время и силы для чтения, студии, стихов.

Участок её назывался «сложные штампы», и не даром. Но эти самые штампы — сложные комбинации из сложных деталей, и такие же непростые чертежи, ей просто доставляли удовольствие. Мастер как-то сказал: «У тебя, Тополёва, ярко выраженные технические способности. Поступай в политехнический институт, завод даст тебе направление. Вернёшься к нам инженером, а там, глядишь, и главным специалистом станешь». Она отшутилась и про себя посмеялась: «технические способности!» Ей хотелось писать и только писать!