Каблуки в кармане

И угол дома, и случайно попавший в кадр рукав гидранта, и чья-то спина, по которой даже не определить, мужская она или женская, и смазанный хвост уносящей ноги кошки, и слюна, капающая из пасти догоняющей ее собаки, – все это по непонятным причинам было страшно дорого моему сердцу. Снимки складировались везде. Любимый вместо пары носков доставал из шкафа фотографии чужих столовых приборов. Назревал кризис. Я попробовала по привычке использовать превентивные меры и наехать первой за то, что по его вине я два дня протирала лицо полотенцем, которым он месяц полировал фары своей машины, но поскольку сыпь со щек уже сошла, я решила не торопиться. Любимый даже не догадывался, чего будет стоить его необдуманное раздражение.

На следующее утро первое, что он увидел, разлепив глаза, было дуло моего фотоаппарата. «…твою мать…» – с удивлением произнес он, пока я фиксировала процесс пробуждения в человеке зверя. Однако в целом он держался довольно хорошо и долго. Мне показалось, что первое время ему даже нравилось, когда я выпрыгивала на него из-за угла и с криком: «Ага! А это кто тут у нас?» начинала снимать его шнурки и брови. Коллекция снимков, появившаяся на свет в результате моего энтузиазма и его терпения долгое время хранилась за двадцатью замками в месте, о котором не знал даже любимый. Там были страшные кадры. Мужчина, поедающий кусок мяса, судя по виду, оторванный от какого-то другого мужчины. Мужчина, вернувшийся домой с работы и, скажем так, несколько удивленный тем, что вместо обеда его встречает женщина с «ружьем». Мужчина, не нашедший с утра двух одинаковых носков, зато опять обнаруживший женщину с аппаратом. Были несколько особенно удачных кадров, когда любимый открывал шкаф, а оттуда на него вместо галстуков вылетало… правильно… все то же самое. Даже когда утомленный человек желал уединиться в местах индивидуального пользования, ему и там не было покоя, и в самовольно проделанную щель в дверь опять лезла его фея с пушкой.

Короче говоря, поскольку я поняла, что скоро вместо очередного перекошенного лица любимого я сниму его кулак, крошащий стекло моего объектива, пришло время оставить его в покое и расти куда-то в другую сторону. К сожалению, с той коллекцией воспаленных от ярости мужских глаз пришлось расстаться. Рыдая, я развела костерок на заднем дворе и спалила все пленки, понимая, что это не должно достаться ни врагу, ни другу.

Как пламя пожара, я перекинулась на театры столицы. Я все придумала, обо всем договорилась, как следует подготовилась, и – началось. Теперь по вечерам я, как на работу, ходила к музам драмы. Мне открылся целый мир. Временами он так захватывал, что я забывала, с какой целью сюда пришла. Нет, я не с луны сорвалась и, конечно, бывала в театре и раньше, но при такой частоте посещения многое предстало передо мной совершенно в новом свете. Я пересмотрела сотни спектаклей и могла подрабатывать суфлером, забудь кто из актеров реплики. Однако скоро я выяснила, что актеры – крутые импровизаторы и не бывает такого, чтобы, потеряв красную нить, они в растерянности замирали на сцене. Когда у кого-то из головы выпадала поэтическая строчка, ее обычно старались воспроизвести более или менее близко к тексту, а некоторые особенно уверенные сохраняли ритм и интонацию и чеканили сущую белиберду. Например, вместо «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» можно грозно прорычать: «Хрыхрылась бы нымочич Зенднмыдра?», и в зале никто даже не вздрогнет.

Посмотрев и прослушав спектакль «икс» сто пятьдесят раз, я вдруг с удивлением обнаружила некоторые разночтения. В один вечер персонаж божится прийти к полуночи, в другой он как-то более неопределенно говорит о поздней ночи, а в третий в раздумьях задается вопросом: «А приду ли я вообще?» Подобная безответственность удивляла не только меня, но и партнершу. Я видела, как она потом топтала актера ногами в кулисах, видимо, стремясь как-то выправить ситуацию.

Я обнаружила, что все спектакли разные. Это не общее место и не условность. Один и тот же состав, неизменны текст, реплики и мизансцены, и только, например, в пятницу действие разворачивается с такой силой и мощью, что, зная наперед все повороты сюжета, смотришь не отрываясь и надеешься, может, все-таки хоть сегодня не задушат, не зарежут, не отравят и не убьют! В другой день без всякой видимой причины действие ползет, как вялая гусеница, зал спит, а те, кто бодрствуют, молят, чтобы поскорей, наконец, задушили кого надо, и все закончилось.