Каббала в контексте истории и современности

«Первый, кто доказал теорему о равнобедренном треугольнике, – пишет Кант, – понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам а priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал путем построения. Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного им самим сообразно его понятию»[107]. «Естествоиспытатели поняли, что разум видит то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти вперед согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон»[108].

Но тогда получается, что опыт, на котором основывается все естествознание, не играет никакого значения для научного мышления. Чтобы разрешить это затруднение, Кант вводит понятия «созерцания», «вещи в себе», «явления» и «предмета». Суть решения состояла в постулировании двух реальностей – трансцендентальной, где с помощью разума, точнее, в сфере разума, как говорит Кант, «а priori» создаются научные и философские знания, и эмпирической, где на основе созерцания имеет место опыт. Одновременно созерцание и опыт выступают как необходимое условие изучаемого в науке или философии явления и предмета. В этой схеме два принципиальных и замечательных открытия (изобретения) – вещь в себе и трактовка опыта, как обусловленного априорными представлениями.

На первый взгляд, вещи в себе обладают противоречивыми свойствами: мы о них абсолютно ничего не можем сказать, они не «являются» и «непознаваемы» и, в то же время, вещи в себе есть объективная познаваемая и мыслимая реальность, как пишет Кант, у нас всегда остается возможность если и не познавать, то, по крайней мере, мыслить эти предметы также как вещи в себе, ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является. Но противоречие снимается, если считать, что Кант рассматривает понятие вещи в себе как предельное, фиксирующее принципиальную ограниченность научных знаний со стороны опыта.

Действительно, с одной стороны, выведение вещей в себе за пределы явления и научного знания позволяло приписать последним конструктивно создаваемые (самим человеком) характеристики всеобщности, общезначимости и необходимости. С другой стороны, понимание вещей в себе в качестве созерцаемой объективной реальности объясняло в методологическом плане, почему явления и научные знания обусловлены опытом. Понятие вещи в себе по происхождению было таким же, как галилеевское «падение тела в пустоте». Оно получалось в ходе предположения, что можно мыслить предметы, не данные нам в чувственности, точнее было бы сказать – данные нам еще до чувственности, до нашего познания. Тогда получалось, что они непознаваемы и одновременно в дальнейшем в познании обуславливают последнее.

С формально-логической точки зрения налицо противоречие: вещь в себе непознаваема и в то же время является истинным коррелятом познаваемого предмета. Но с методологической, если мы реконструируем происхождение этого понятия, никакого противоречия нет. Перед нами важная схема, позволяющая объяснить как априорность научного мышления и знания, так и обусловленность их опытом.

Но почему априорными представлениями обусловлен опыт? Очевидно, это положение следовало из исходной гипотезы о том, что именно мыслящий с помощью понятий и категорий выделяет (определяет) предмет и связывает существующие знания, создавая таким путем новые знания, которые Кант называет «синтетическими».

Вообще-то говоря, еще Аристотель показал, что научные знания относятся не к эмпирической действительности, а к идеальной, заданной категориями или понятиями. Когда, например, в «Физике» или работе «О душе» он выделяет «начала» движения и души, то, отождествляя эти объекты с категориями – причины, формы, количества и др. и анализируя полученные следствия, Аристотель именно сам строит эти начала, приписывая их бытию свойства общезначимости и всеобщности. Кроме того, построив новые понятия движения и души, он дальше доказывает, именно на основе этих понятий, различные положения о движении и душе, т. е., как бы выразился Кант, делает эти априорные понятия условиями созерцания и мышления. Но Аристотель еще не мог отрефлектировать эти особенности своей мыслительной работы, в частности, потому, что он сам конституирует научное и философское мышление.