Каббала и бесы

Фаней звали одну из ее многочисленных пациенток. Лет двадцать назад Беба, вопреки диагнозу заведующего отделением, заподозрила, что под повышенной кислотностью прячется более страшная болячка, и, пользуясь связями, переправила Фаню в другое отделение на осмотр. Заразу вырезали вовремя, и с тех пор каждый год в годовщину операции Бебе доставался огромный торт и бутылка шампанского.

– День рождения справляю, – поясняла Фаня. – Если бы не Бебка, давно бы косточки мои сгнили на минском кладбище.

– Так бежим? – переспросила Беба, глядя на сына.

– Мама, – благодарно прошептал Лева. – Мама, мамочка…

В пятницу ешива не работала, а по субботам раввин и ешиботники молились в другой синагоге: «Ноам алихот» считалась чересчур простым местом для ученого люда. Бегство жениха осталось незамеченным, первые признаки беспокойства раввин ощутил лишь на исходе субботы, когда Левин номер телефона ответил длинными беспокойными гудками.

Сразу после «авдалы»[91] в доме раввина начались праздничные приготовления: составили вместе столы, застелили их чистыми скатертями, сверху покрыли прозрачной одноразовой клеенкой и уставили белыми одноразовыми тарелочками с незамысловатым угощением. Маслянисто посверкивающий хумус, коричневые и зеленые маслины, щедро политые оливковым маслом, ломтики серебристой селедки, салат из баклажанов, приготовленный по турецкому рецепту и острый, как сабля янычара. Возле каждой тарелочки рядом с пластмассовыми ножом и вилкой поместились две небольшие халы, осыпанные кунжутными зернышками, стопка для «лехаима» и пластмассовый стаканчик для «колы». Бутылок с дешевой «колой» наставили в изобилии, на исходе субботы, после трех обильных трапез святого дня, в основном пьют, а едят только для виду.

Начали собираться гости: пришли Левины соученики, два преподавателя, приглашенные раввином. Сам жених обычно является на помолвку одним из первых, чтобы встречать гостей, и его отсутствие сразу показалось странным. Не на шутку обеспокоенный раввин послал одного из ешиботников проверить, дома ли Лева. Может, телефон не работает, а может, случилось что: заболел, упал, мало ли какая напасть может обрушиться на человека.

Когда спустя минут десять раздался длинный звонок, все с облегчением вздохнули: несомненно, это он. Дверь распахнулась – на пороге стояла сияющая Злата. За ней смущенно переминались родители: мать в криво надетой шляпке с нелепыми цветками и длинном, явно купленном для помолвки платье «харедимного»[92] покроя. Судя по тому, как она постоянно поводила плечами, поправляла шляпку и поддергивала наползающие на ладони рукава, платье такого фасона она надела впервые в жизни.

Отец, начинающий седеть мужчина с высокими залысинами и неровной, плохо подстриженной бородой, оглядывал происходящее с явным неудовольствием. Ему не нравилась компания, в которую попала его дочь, не нравились люди, живущие непонятно чем и непонятно на что. Он бы с радостью оказался сейчас в совсем другом месте, и плохо скрытое раздражение кривило его тонкие губы в чуть презрительной усмешке.

Минут пятнадцать заняло знакомство, расспрашивание, рассаживание, обмен приветствиями. Но вот все возможные причины для откладывания процедуры помолвки завершились, а Лева так и не появился.

– А где жених? – наконец решилась задать вопрос мать невесты.

В комнате стало тихо.

– Запаздывает, – ответил раввин. – Будем надеяться, что причина опоздания пустяковая. Подождем еще немного, скоро все выяснится. Не земля же его проглотила.

Прошло еще двадцать минут. Выражение восторга постепенно покидало лицо Златы, а сияние оседало, словно перестоявшее тесто. Отец, почуявший неладное, а вернее, с самого начало ожидавший какого-либо подвоха, хмурился все больше и больше. Мать сидела бледная, с неподвижными, омертвевшими глазами, ворот ее платья часто вздрагивал под быстрыми ударами сердца.

Опоздание превысило границы, допустимые приличиями. Надежда, будто все еще может вернуться в нормальное русло, потечь так, как предполагалось, таяла на глазах. Стрелка больших настенных часов дернулась и перевалила через цифру девять.

В дверь позвонили. Все взгляды устремились в ярко освещенную прихожую. Злата, не отдавая себе отчета, чуть привстала с места.

Вошел ешиботник, посланный раввином на квартиру к Леве. Вид у него был нерадостный.

– Ну? – выдохнул раввин, отведя его в сторону.

– Они еще в пятницу уехали. Соседи видели. С чемоданом. Видимо, на несколько дней.

– Сбежал! – раввин замотал головой, словно от зубной боли. – Сбежал, сбежал, негодяй, мальчишка. Ох, как нехорошо, как неловко.

Он круто повернулся и ушел к гостям.

– Я хочу верить, – сказал он, выходя на середину комнаты, – что с женихом ничего не случилось. Дома его нет, телефон не отвечает. Если до завтра он не объявится, придется заявить в полицию. Просто так не опаздывают на помолвку.

Отец Златы резко поднялся. Его подозрения оправдались.

– Прошу вас, – обратился к нему раввин, – не волнуйтесь. Будем надеяться, что все закончится благополучно.