Кабальеро плаща и гитары том 3 и 4

Мало убивать негодяев. Моя цель не война за справедливость; я не бог и не накажу всех. Моя цель — война информационная. Донести до каждого, кто завтра сможет оказаться на этой тропе, что свершившие это не будут жить в покое, тишине и уюте. Их ждёт липкий разъедающий душу страх возмездия, а если не повезёт — само возмездие. Совершать преступление в таких условиях или нет — задумается как минимум каждый третий. А если задумается и примет верное решение — мои скромные траты на запись клипа сегодня, да и на весь наш грёбанный проект, многократно окупятся. Надо всего лишь рассказать планете про этот страх.

Даже легкое движенье видел чей-то глаз.
Чьи-то уши самый тайный слышали приказ.
И когда настанет время платы по счетам,
Покаянье не поможет вам…[10]

— Я обещаю вам, сеньоры убийцы, вы своё получите сполна. Вас не оставят в покое, где бы вы ни прятались, — закончил я, когда музыка смолкла.

* * *

— Хуан, ты с ума сошёл? — Марина, а это она открыла дверь, отшатнулась и поплотнее запахнула халат.

— Тигрёнок дома? — без эмоций бросил я.

— Да.

— Я зайду?

Она испуганно посмотрела за спину, на спящую квартиру, на меня… Впрочем, квартира уже не спала — проснулась. К нам подошла испуганная женщина.

— Дочка, кто там?

— Хуан. Мам, спи…

— Всё в порядке. Я на минутку, — сделал я извиняющиеся глаза.

— В два часа ночи? — округлила глаза Марина.

Её мама тяжело вздохнула, развернулась и ушла.

— Знаешь, я сейчас в таком состоянии, — совершенно честно пояснил я, — что если не скажу то, что хочу, сейчас — никогда не скажу. — Я показал ей на свои трясущиеся руки.

— Заходи. — Она распахнула дверь. — Иди на кухню, я быстро.

Да, меня трусило. После записи клипа. Записали с первого дубля, оборудование оставили в репетиционной до утра и разъехались по домам. Но меня всё не отпускало — слишком сильно настроился на песню. Было с чего настраиваться. Двадцать две пары глаз смотрели на меня сегодня с фотографий личных дел. Двадцать две судьбы. Молодые парни, где-то не совсем ангелы, где-то, возможно, очень сильно не ангелы… Футбольные ультрас — те ещё фрукты, хотя и там разные люди бывают… Но они не заслуживали смерти! Могли жить и жить. А их просто так… Ни за что! И их уже на этой планете не будет. Как и на любой другой. Их семей, их детей, их счастья. Просто так.

— Хуан, что случилось? — Беатрис вошла вместе с Мариной, вся взъерошенная, заспанная, волосы растрёпаны. Но глаза её сияли решительностью — во-первых выяснить что со мной, во-вторых успокоить. Ибо раз я припёрся к ним в два ночи вне себя, значит что-то случилось.

— Беатрис. — Я встал, усадил её на диван и присел перед ней на корточки, держа за руку. — Беатрис, Тигрёнок, сейчас я буду говорить такие вещи… Плохие вещи. Злые. Неприятные. Но я не могу не сказать их. Тебе будет больно, а твоя сестра захочет меня убить… — Пауза, взгляд на оторопевшую Марину. — Но я готов. Пусть убивает — меньше буду мучиться.

— Хуан, что случилось! — почти закричала Беатрис, глаза её наливались испугом.

— Ничего не случилось. Случилось, но давно, полгода назад.

Пауза. Для осмысления. Мы все помним что было полгода назад. Всю жизнь помнить будем.

— Тигрёнок, солнышко, я знаю, ты молишься за своего ребёнка, — собрался с духом и сказал-таки я. — Но с этого дня прошу, не поминай его, как убиенного. Вообще не поминай. Никак.

— Хуан! — Марина очнулась первой и принялась хватать ртом воздух от возмущения. — Хуан, ты представляешь, ЧТО ты говоришь?

Я виновато кивнул и опустил голову.

— У меня нет доказательств. Пока нет. Но есть обострённая до предела интуиция. И она говорит, что не надо делать этого. Не надо молиться за упокой.

— Но тогда получается… Что он… — Глаза девочки увлажнились, и я понял, что не смогу выдержать этого — пора бежать.

— Я работаю над этим, солнышко. Как только что-то появится — буду бить. Жёстко и сурово. Я найду его, обещаю — ведь это и мой сын. Но пока… Пока у меня нет ничего чтобы подтвердить или опровергнуть это! — развёл я руками.

— Но это же… — Беатрис захлопала глазами, слёзы полились из них двумя влажными дорожками.

— Я… — продолжил лепетать что-то я, но меня спасла Марина.

Схватив за шкварник, она потащила меня прочь, в сторону двери. Я чуть-чуть хлопнулся об пол, после чего вскочил и послушно поплёлся за ней.

— Ты что делаешь, сукин сын? — Я был прижат ею за грудки к входной бронированной двери. — Ты что творишь? Ты понимаешь, ЧТО ты ей только что сказал? Ей, кто совсем недавно, вот только что, успокоился, чьи раны только перестали кровоточить? Я убью тебя, сволочь! Убью и поглумлюсь! Я тебя уничтожу! Ты!.. Ты!..

Я притянул её к себе, и она тоже заплакала.

— Я не хотел, Марин, честно, — зашептал я на ушко. — Знал, как некрасиво это будет. Думал сказать только когда найду и верну его. Но… Это неправильно, оплакивать его, когда он, возможно, жив. Надежда лучше, хоть и больнее.