К востоку от Эдема

– Хорошо, если бы в нашем приходе… я ведь имею право сказать «наш приход», правда?.. Хорошо, если бы у нас было что-то вроде монастыря. Ну, место для уединения, как у августинцев и францисканцев. Так иногда хочется затвориться и очиститься от мирской грязи.

– Я понимаю тебя, – серьезно говорил мистер Рольф. – Однако не вполне с тобой согласен. Вряд ли Господу нашему Иисусу Христу угодно было, чтобы слуги Его не служили одновременно и пастве своей. Вспомни, как Он учил, чтобы мы несли слово Его, помогали больным и бедным и даже сходили в грязь и мерзость, дабы поднять падшего и очистить грешника от скверны. Мы всегда должны держать перед собой Его пример.

Глаза у мистера Рольфа загорелись, голос сделался глубоким, зычным, как бывало, когда он вещал с амвона.

– Может быть, мне не следовало говорить тебе это. Во всяком случае, надеюсь, что ты не попрекнешь меня гордыней. Единственно о славе Всевышнего тщусь. Итак, слушай… Вот уже месяц, как к вечерне приходит одна женщина. Тебе с хоров ее вряд ли видно. Она всегда в последнем ряду садится, по левую сторону от прохода. Погоди, ты тоже должен ее видеть, она ближе к краю ряда сидит. Да-да, с твоего места тоже видно. Лицо ее всегда закрыто вуалью, и она уходит сразу же, как кончается служба.

– Кто она такая? – спросил Арон.

– Думаю, тебе пора знать такие вещи… Мне пришлось навести справки об этой женщине. Она… Ты ни за что не догадаешься. Она… как бы это сказать… хозяйка публичного дома.

– У нас в Салинасе?

– Представь себе. – Мистер Рольф подался вперед. – Арон, я вижу, у тебя она вызывает отвращение. Попытайся превозмочь себя. Вспомни Господа нашего и Марию Магдалину. Без гордыни тебе говорю: я был бы счастлив наставить ее на путь истинный.

– Зачем она ходит в церковь? – резко спросил Арон.

– Наверное, затем, что мы можем даровать ей, а именно – спасение. Задача необыкновенно трудная: такие люди, как она, – они замкнутые, осторожные, надо щадить их самолюбие. Но я уже представляю, как оно будет. В мою дверь раздается стук, и она умоляет впустить ее. И тогда, Арон, мне придется испросить у Господа мудрости и терпения. Поверь, мой мальчик, когда такое случается, когда заблудшая душа жаждет света Вышнего, это и есть самое драгоценное и счастливое, что выпадает на долю священнослужителя. – Мистер Рольф едва унимал волнение. – Да ниспошлет Господь мне удачу!

3

Адам Траск смотрел на военные действия за океаном сквозь призму смутных воспоминаний о стычках с индейцами. Никто толком не знал, как она идет, эта большая, захватившая весь мир война. Ли вчитывался в книги по европейской истории, из обрывков прошлого старался составить картину будущего.

Умерла Лайза Гамильтон – умерла тихо, с едва заметной мученической улыбкой, и когда с лица сошла краска, скулы ее неприятно заострились.

Адам с нетерпением ждал, когда Арон объявит, что сдал выпускные экзамены. В верхнем ящике комода, под стопкой платков, лежали тяжелые золотые часы. Он не забывал заводить их и проверял ход по своим часам.

Ли тоже готовился к торжеству. Вечером, после объявления итогов экзаменов, он должен был зажарить индейку и испечь пирог.

– Как насчет шампанского, Ли? – спросил Адам. – Праздновать так праздновать!

– Прекрасная мысль, – ответил Ли. – Адам, вы когда-нибудь читали фон Клаузевица?

– А кто это такой?

– Не очень утешительные вещи пишет, – сказал Ли. – Шампанского – одну бутылку?

– Одной, пожалуй, хватит. Просто поздравить мальчика. Чтобы торжественно было.

И вот однажды Арон пришел домой и спросил Ли:

– Где отец?

– Бреется.

– Я не буду обедать дома, – объявил Арон.

Он открыл дверь в ванную и сказал отражению с намыленным лицом в зеркале:

– Мистер Рольф пригласил меня на обед.

Адам отер бритву о бумажную салфетку.

– Это замечательно.

– Я хотел принять душ.

– Через минуту я закончу, – сказал Адам.

Кэл и Адам проводили Арона глазами, когда тот прошел через гостиную и, попрощавшись, скрылся за дверью.

– Моим одеколоном надушился, – сказал Кэл. – По запаху чую.

– Видно, важный обед, – заметил Адам.

– Отметить хочет, это понятно. Зубрил дай бог.

– Отметить? Что отметить?

– Все экзамены сдал. Разве он тебе не говорил?

– Ах да! Конечно, говорил. Молодец, мы можем гордиться им. Подарю-ка я ему золотые часы.

– Неправда, ничего он тебе не говорил! – выкрикнул Кэл.

– Да нет же, правда, говорил – сегодня утром.

– Утром он еще ничего не знал. – Кэл встал и вышел из дому.

Сгущались сумерки. Он быстро шагал по Центральному проспекту, мимо городского парка, мимо особняка Джексона Смарта, туда, где кончались уличные фонари и проспект переходил в дорогу, которая потом огибала ферму Толлота и шла дальше.

Часов в десять вечера Ли вышел на улицу, чтобы опустить письмо. На крыльце, на нижней ступеньке, сидел Кэл.

– Где ты был?

– Гулял.

– А где Арон?

– Откуда я знаю.

– Кажется, он на что-то обиделся. Не хочешь со мной на почту?

– Не-а.

– Чего ты тут сидишь?

– Арона жду, хочу морду ему набить.

– Не стоит.

– Почему это – не стоит?

– Не сладишь ты с ним. Он же из тебя дух вышибет.

– Пусть вышибет. Сукин он сын!

– Немедленно перестань выражаться!

Кэл рассмеялся.