К вопросу о равенстве полов

– Смеешься? Как я в консультации объясню, что залетела, не потеряв девственности? Рушь!

Обидно, аж слезы из глаз. Вместо доброго, ласкового самца будет холодный скальпель. От жалости к самой себе почти не слежу, что со мной делают. Чавкает крышка гомеостата, позвякивают стекла. Элла готовит зонд – гибкий серый шнурок с блестящей капелькой объектива на конце и черной ниточкой световода, ведущей к маске, которую она позднее опустит на глаза. Элла шевелит пальцами, и зонд послушно изгибается в любую сторону.

– Начинаем.

Еще одно холодное прикосновение, чуть слышный "пшик" зонда – и ничего больше не чувствую. Элла впрыснула заморозку.

– Опусти маску на глаза.

Сонька выполняет.

– Включи подсветку. Зеленая кнопка. Хо-орошо… Вхожу в шейку матки… Подходим… На месте! Внедряй!

– Как?

– Красный рычажок под скобой. Откинь скобу и медленно впе-еред… Еще чуть… Стоп! Теперь резко вправо. Хоп! Порядок! Вы-ыходим… Медленно и аккуратно выходим из матки… Вышли. Подними маску! Помоги снять зонд.

Сонька помогает Элле стянуть перчатки с тягами, управляющими зондом. Не чувствую, но слышу, как пару раз вшикает заморозка.

– Теперь займемся девственностью… Вот она была – и нет. Как будто, так и было…

Ничего не чувствую. Только жалко себя, бестолковую. Семь Холмов предлагали…

Теплые пальцы смахивают мои слезы.

– Тони, я тебе больно сделала? Прости пожалуйста.

Хочу сесть. Меня нежно, но решительно удерживают. Сонька подтирает кровь простыней и на руках переносит меня на кровать. Когда надо, она сильна как лошадь!

– Лежи, не дергайся до утра!

Соньке видней. Одергиваю ночную рубашку. Сонька замачивает в ванне простыни, Элла моет инструменты, убирает в гомеостат, натягивает мой халат. Ее мокрую одежду Сонька развешивает на кухне. А я изучаю трещинки на потолке и прислушиваюсь к себе. Через девять месяцев стану мамой. Страшно…

– Док, я тебе на диване постелю, – то ли спрашивает, то ли информирует Сонька.

– Да хоть на полу, – отзывается Элла.

У меня родится маленький человечек. Разумный самечик. Первый на планете. Наверно, я должна гордиться?

Страшный грохот в дверь.

– Именем закона! Откройте!

– Сонь, открой, а то ведь дверь снесут.

Сонька откидывает одеяло, нашаривает шлепанцы, зажигает свет.

– Девочки, это за мной, – Элла бледнеет прямо на глазах.

Щелкают замки.

– Позвонить трудно? Зачем дверь-то ломать? – Сонька верна себе. Ее грубо вталкивают в комнату, топот сапог на кухне, в коридоре, блеск вороненой стали. Сажусь на кровать, наблюдаю за спектаклем. Эллу прислонили к стенке и шмонают. На ней один халатик, но все равно шмонают. Хлопают двери ванной и туалета. Что у нас в ванной?

– Мало мне месячных, теперь вас принесло, – слышу свой сиплый, словно прокуренный голос. А что? Хорошая легенда.

Элла выходит из ступора.

– Не получите, слышите! Ничего не получите! Это мое!!! – визжит, хватает в охапку гомеостат и бросается к окну. Звон стекла – и тридцатикилограммовый сундук вылетает в темноту ночной улицы. Через секунду доносится грохот.

Немая сцена. Так я ее и запомнила. Шум дождя, Элла в тесном халатике у разбитого окна, черные мокрые кожанки, Сонька с гордым и независимым видом…

– Мало мне месячных, теперь окно выбили… Соня, тебе нельзя волноваться, ты девочку носишь, – не к месту вспоминаю я. Элла начинает смеяться.

– Получили?! Съели?! Вот вам мои образцы! Вот вам результаты! – она давится словами сквозь смех, сползает на пол, а по руке прокладывает дорожку капля крови. Еще пара черных курток прибегает с улицы. Старшая оперативной группы тянет из кармана мобильник. Докладывает начальству. Слов почти не слышно. "Выбросила в окно". "Да, сама. С восьмого этажа". "Нет, восьмой этаж, одни осколки". "Сошла с ума? Да, очень похоже. Невменяема". "Поняла".

Смех Эллы переходит в рыдания. Ее гладят по волосам, усаживают на диван. Кто-то приносит с кухни непросохшее белье, в восемь рук одевают и уводят под локотки. Опергруппа удаляется, конфисковав напоследок швабру и совок. Сонька прислушивается к шаркающим звукам во дворе потом занавешивает окно мокрой простыней из ванны, двигает на место диван. Я, словно истукан, сижу на краешке кровати.

– Зачем она титан в окно выбросила?

– Это не титан. Гомеостат.

– Одна фигня.

– Там образцы. Ну, яйцеклетки. Каждая в своем пенальчике. Один из пенальчиков пустой. А теперь там одни осколки…

– Головастая баба… Ты тоже молодец! Быстро про простыни смозговала. Одна я голову со страха потеряла.

Сейчас Сонька начнет комплексоваться. У нее всегда – с задержкой. А волноваться ей нельзя. Поэтому глупо хихикаю, обнимаю ее за плечи и валю на одеяло.

– Ты чего? Смешинку съела?

– Хуже, Сонька! Невинности лишилась, – хихикаю я.

– Ну и дура! – авторитетно заявляет Сонька. И фыркает.

Кризис миновал. Страха и неуверенности больше нет. Теперь она не знает, то ли сердиться, то ли смеяться. А я чувствую смертельную усталость.

– Спать, подруга. Давай спать.

– Слушай, а что они с Эллой сделают?

– Ничего… Теперь – ничего. Отвезут в психушку, через месяц выпустят, – сонно бормочу я. – Теперь она им не нужна…