К. Р.

Константин Константинович огорчится за сына. С особой нежностью пел он колыбельную песенку, сочиненную для первенца в первую весну его жизни. В «Колыбельной» наряду с оберегами слышится и какая-то трагическая нота как предчувствие трагической судьбы сына:

Спи в колыбели нарядной,

Весь в кружевах и шелку,

Спи, мой сынок ненаглядный,

В теплом своем уголку.

В тихом безмолвии ночи

С образа, в грусти святой,

Божией Матери очи

Кротко следят за тобой.

Сколько участья во взоре

Этих печальных очей!

Словно им ведомо горе

Будущей жизни твоей…

Тускло мерцает лампадка

Перед иконой святой…

Спи же беспечно и сладко, —

Спи, мой сынок дорогой!

(«Колыбельная», 4 марта 1887)

«КОРОЛЬ БАВАРСКИЙ УТОНУЛ…»

Теперь он всегда спешил домой, как бы ни заманивали развлечься друзья-офицеры: его ждал милый, смешной малыш. Но в тот день тещу, мать и жену Константин Константинович нашел в тревоге. Никто не сидел на балконе, хотя середина июня благоухала цветением трав и деревьев, густые белые жасмины дурманили голову и ублажали взгляд. Он отметил, как тихо в комнатах, когда самые шумные, не считая детей, обитатели – женщины – грустны и молчаливы. Мама, в девичестве принцесса Саксен-Альтенбургская, жена, дочь герцога Морица Альтенбургского, и теща, герцогиня Августа, шепотом говорили по-немецки. Александра Иосифовна, забывшись, переходила на русский, и Елизавета Маврикиевна тут же переводила матери ее слова с русского на родной ее язык.

Великий князь сразу понял тревогу этих немецких женщин. Их судьба была связана с Россией, где при свете дня в центре столицы убили Царя Александра II. Теперь случилась странная смерть немецкого короля Людвига II. Конечно, не такая наглая, как в Петербурге, но таинственная – ночью на озере. Смертельным врагом всякой жизни женщины считают политику, и они были убеждены, что именно она замешана в смерти Людвига.

– Возможно, это несчастный случай, – попытался внести успокоение Константин Константинович.

– Не мог же он сам броситься в Штарнбергское озеро…

– Мало ли людей сводит счеты с жизнью.

– И доктору фон Гуддену, который гулял с ним по берегу озера, король тоже помог умереть?

– Ну, почему? Может быть, доктор решил спасти короля. И утонул.

Дамы смотрели на Великого князя с недоверием.

– Мне жаль Людвига… Самый красивый мужчина Европы. Его заинтересованно рассматривали как жениха при составлении матримониальных планов всех монарших домов, – сказала герцогиня Августа.

– И благожелательный на редкость, – поддержала ее Александра Иосифовна. – Бедствующего Вагнера с семьей приютил у себя в Баварии, подарил ему прекрасный дом в Мюнхене, назначил невиданно огромную пенсию и даже начал строить для него оперный театр. – Александра Иосифовна вздохнула, вспомнив, как она принимала в Павловске Иоганна Штрауса. – Музыка – это магия. Король, говорили, был влюблен в вагнеровского «Лоэнгрина» и считал всегда, что композитор, создавая оперу, вдохновлялся легендой о рукотворных лебедях.

– Нет, нет, – поправила герцогиня. – Это не легенда. Это старинная баллада о плотнике, который по ночам вырезал из дерева лебедей, и с каждой новой птицей исполнялось его желание. В замке, где рос Людвиг, этим сюжетом была расписана стена. Впрочем, в замке Хоэншвангау все стены в росписях. Редкая красота.

– Ах, вот откуда у короля эта причуда – складывать из бумаги лебедей! Говорят, их у него тысячи, – задумчиво произнес Константин Константинович.

– Вовсе не причуда, – возразила Августа. – У Людвига была лишь одна просьба к птицам, чтобы он был хорошим правителем. Мы же обращаемся к иконам!

– Действительно, Лебединый король… Мама, ведь так его называл народ в Германии? – спросила Елизавета Маврикиевна.

– Но сумасшедшим все-таки объявили. – Александра Иосифовна с присущей ей прямолинейностью называла вещи своими именами. – Министрам бы помочь ему, а они бурю и натиск устраивали. А потом дивлялись…

– Удивлялись, – поправил Великую княгиню сын.

– Да, удивлялись, что он на государственных советах за ширмочкой сидел, чтобы их не видеть. Я уверена, что такая умная и трезвая женщина, как австрийская Императрица Елизавета, не стала бы дружить с сумасшедшим. Она его понимала. А к складыванию лебедей относилась именно как к причуде. Всякое коллекционирование разве не причуда, не страсть?