К. Р.

Один ты, быть может, сердечной слезою,

Один ты почтил бедняка,

Когда его прах засыпала землею

Людская чужая рука.

Пред свежей могилой с любовию братской

Один ты, страдая, стоял,

И после рассказ нам о доле солдатской

Ты в чудных строках передал.

Прими же за это, певец незабвенный,

Привет и признанья мои,

Спасибо тебе за порыв вдохновенный,

За добрые чувства твои».

И покойный Яков Петрович Полонский однажды написал Константину: «Из всех русских поэтов Вы один еще пишете стихотворения, специально посвященные солдату и военной жизни. Все они глубоко правдивы и искренни…» Однако Полонский считал, что его стихам недостает сжатой формы, и советовал прочитать военные стихотворения какого-то французского виконта… К. Р. прочитал, но впечатления они не произвели. В его памяти отпечатывалось совсем другое – родное… На Софийском плацу темно, только фонари мелькают здесь и там. Офицеры ушли ужинать, а Константин не может оторваться от звуков солдатских песен. Вот запевает Яковлев, совсем не присяжной запевала… Он поет московские купеческие и фабричные песни, когда настоящий запевала, Денисов, исчерпывает весь свой запас. Солдаты еще не ели, все ждут обеда – вот и поют длинные, как рассказы про свою долю, чаще несчастливую, песни. Он сидит под открытым небом при свете двух свечек, слушает и пишет.

Вот так и рождались его «длинные стихотворения» про солдатскую долю. Так родился «Бедняга», или «Умер» – он уже и сам не знает настоящего названия этого своего стихотворения. В народе бытует «Бедняга» – так тому и быть. [70] Когда-то это стихотворение изменило закон о неприглядных похоронах солдата. Всего лишь стихотворение! И сейчас он должен, обязан облегчить положение солдата, подведенного под запреты начальственных самодуров.

«Солдат есть имя общее, знаменитое». Он всегда с этих слов начинал учения с новобранцами, прибегнул к ним и в статье. И продолжил: «Взгляд на важное значение и благородство призвания солдата как был, так и доныне остается возвышенным и полным достоинства. Такой взгляд обязывает воспитывать в новобранце возвышающие и облагораживающие душу чувства и возвращать его из армии народу просвещенным и проникнутым твердыми и сильными убеждениями… Высокому взгляду на значение солдата должны, казалось бы, отвечать доверие, уважение и почет… То ли мы видим? В действительности солдат не только не окружен уважением и почетом, но и не пользуется хотя бы самым ограниченным доверием даже ближайших своих начальников…»

Он писал Кони правду, когда утверждал, что в деревне работается «скоро». Заметку «О доверии к солдату» он закончил в деревне. Но, шагая по берегу в сторону церкви, вдруг решил заметку в печать не отдавать.

– Почему? – спросила Лиза за обедом. – Твоя статья обращена к совести общества. Ты воспитываешь офицеров, и им не положено усваивать хамские привычки по отношению к солдатам.

– Я не хочу, чтобы произошел шум. Я хочу не шума и скандала, а только отмены нелепых запрещений и стеснений.

– И что же?

– Я ее отправлю Государю с фельдъегерем…

– Будет ли он ее читать?… – усомнилась Лиза.

– Узнаем, когда вернемся в Петербург.

* * *

Он явился к Государю, когда вернулся из очередной служебной командировки. Николай II принял Константина Константиновича в своем кабинете. Разговор помимо срочных дел зашел и о заметке «О доверии к солдату». Ее читал Великий князь Николай Николаевич, выразил полнейшее сочувствие мыслям автора, но тут же заявил, что ничего изменить нельзя. Спорить с ним Константин Константинович не стал, а Царю сказал, что если в течение двух столетий солдаты свободно разгуливали по Петербургу, то непонятно, почему на третьем веку существования столицы потребовалось запретить солдатам ходить по Дворцовой набережной, по солнечной стороне Невского и правой стороне Морской, в Летнем саду и Таврическом, на всем Елагином острове и ездить в трамваях.

Николай согласно кивал головой и тоже высказался в пользу отмены запрещений и ограничений. «Но я опасаюсь, что все останется по-старому…» – записал в дневнике К. Р. Как бы там ни было, оставалось ждать. А пока он занялся написанием «Статьи от переводчика» к «Ифигении в Тавриде» Гёте. Нужен был краткий очерк веймарского общества, иначе кто поймет «веймарского отшельника» – Гёте… Сидел, обложившись книгами. Константин давно за собой заметил: если он «задыхается» от недостатка знаний, то не приходит и вдохновение. Так было с переводом «Гамлета», это же происходит с Гёте.

Как-то, вернувшись после катания на байдарке, он открыл наугад том гётевских статей и не мог оторваться:

...