Он любил разговоры с ней. В них проявлялась их симпатия друг к другу, обнаруживались доверие и откровенность. Он тогда понимал из разговоров с нею, что роман Александра II с княжной Екатериной Долгорукой был для нее, невестки Императора, самым мучительным событием ее жизни в России.
И как ни кружили его балы — императорские, концертные, эрмитажные (их называли по залам, где они проходили), — и годы спустя он всегда выделял ее из толпы красавиц, хотя красавицей она не была. Блистала ее невестка Аликс, молодая Императрица. Она была восхитительна и в белом бальном платье, залитом каменьями, и в розовом с блестками и изумрудами, и в черном — на балу в Аничковом дворце бриллианты блестели еще ярче, или в Концертном белом зале, где черное смотрелось особенно выразительно. А как красива была она на эрмитажных балах, которые считались одними из самых красочных зрелищ! Зал в мавританском стиле, белый с золотом, отделен колоннами от гостиной. Над колоннами — балкон, с которого можно любоваться и танцующими на сверкающем паркете, и гуляющими по малиновому ковру гостиной; через открытую дверь в зимний сад доносились звуки «певцов зимой погоды летней» — канареек, которые соперничали с музыкой вальсов. Александра Федоровна и ее сестра Элла представляли удивительное по красоте явление.
Однако при всем этом Александра Федоровна была, как говорил князь Волконский, «ходячий портрет», «только имя», ее «нерасположение к роду человеческому» лишало ее всякой популярности. Не было в ней того обаяния, которое излучала на всех милая Дагмара, Минни, Мария Федоровна.
Пленительное время бального очарования, когда он увозил домой по 13 бантиков — знаков особого женского внимания, — давно отошло для него. Но и теперь, спокойно наблюдая с хоров вместе с женой за танцующими внизу, он всегда отмечал женщину, которая была лучше всех, — Дагмару…
Да, магия балов покинула его рановато. Быть может, виноват тот страшный бал во время Ходынки? Он не знал. Но, листая дневники, вдруг поразился своему раннему отторжению от этих «смотров» роскошных нарядов и человеческих амбиций.
В дневнике все чаще мелькали записи о надоедливой части придворной жизни, о скучных обязательствах, жалобы на то, что впереди еще столько балов, что никогда на это мельтешение и эту мишуру не хватит сил, что тихая великопостная пора еще не скоро…
Встретилась поразительно сухая запись о первом придворном бале в начале царствования Николая II: «Приглашений разослано 3500, явилось 2500, толпа и давка. Ужин накрыт на 2400, осталось свободных 60 приборов. Царь не танцевал… Императрица Александра Федоровна в бледно-зеленом с рубинами. Все ею восхищены».
Статистический отчет. Ни вздоха о жизни. На балах становилось «не то весело, не то скучно». Остались, пожалуй, лишь желание видеть любимую жену красиво одетой к балу и благодарность к матери, которая проявляла нежную заботливость к его Лизе. Он дорожил теперь каждой минутой: жизнь коротка, а свои обязательства перед вечностью он исполняет медленно. И все же его Татьяне хочется танцевать на балу!
В тепле и уюте горит настольная лампа, и, когда на улицах и в переулках Петербурга воет ветер, можно долго и с удовольствием сидеть над грудой бумаг. Но он понял, что в одиночку с ними не справиться. Позвал на помощь Иоанчика и Роберта Минкельде. Втроем они резво набросились на стопки писем, полученных за многие годы по поводу стихов К. Р. Роберт быстро разработал тактику, откуда-то зная, как это делает графиня Софья Андреевна Толстая с письмами мужа Льва Николаевича.
— Не будем всуе упоминать великие имена и сравнение здесь неуместно, — нахмурился Великий князь.
— Но я лишь о методе…
— Мы без методы отложим письма, требующие ответа. Комплиментарным — ответ под копирку, но всем, — высказал мнение Иоанчик.
— Не пропустите, где просят о помощи…
Когда стопки выросли до края стола, К. Р. сказал, что на сегодня хватит.