К последнему морю

Однажды, вернувшись в свою мастерскую с обеда у князя Александра, Вадим опустился на ременчатый стул перед кленовой доской, на которой он выписывал образ пресвятой девы Марии. Богородица, с которой он писал, была смуглая, с черными скорбными глазами, с кудрявым младенцем на руках. Вадиму было наказано точно воспроизвести образ, списав его с редкостной иконы, привезенной из Царьграда. Тяжело вздохнув, Вадим взял глиняные вапницы (горшочки с краской) и приступил к работе. Работа спорилась, появлялась узорчатая одежда, но, помимо его воли, на доске постепенно вместо смуглой скорбной богоматери вырисовывался другой, никогда не покидавший его, светлый, улыбчатый образ синеокой княгини.

Вдруг Вадим услышал за собой тяжелый вздох и оглянулся: позади него стоял отец Макарий, сурово нахмурив мохнатые брови.

– Безумец! — прошептал монах. — Дерзновенный грешник! Что деется в душе твоей? Какие бесовские страсти клокочут в тебе? Кого ты рисуешь? Ведь это дерзостная переделка святой иконы! Если отец игумен увидит твой соблазнительный образ, он на тебя оковы велит наложить, в поруб глубокий засадит, а если, не дай бог, сам владыка услышит, — то не быть тебе в живых, истинно говорю! Сгниешь ты в порубе, как слуга антихриста! Немедля соскобли твое мастерство! А поверх ты напишешь другой образ заново. И поскольку девий лик в тебе разжигает греховные страсти, то пиши на этой доске образ святого апостола Петра, лысого и брадатого, или святого Власия, скота покровителя. Я же, по долгу своему, все же пойду к отцу архимандриту и спрошу его: какую епитимью наложить на тебя, дерзновенный грешник.

Шаркая ногами, отец Макарий ушел. Вадим бережно сложил кисти и вапницы в небольшой сундучок, старательно завернул нарисованный им образ в свой холстинный передник и осторожно вышел боковой дверью в монастырский сад.

Надо было торопиться. Дремавший у ворот сторож, закутанный в тулуп, не обратил особого внимания на всегда щедрого Вадима. Быстро дошел "дерзновенный грешник" до избушки на окраине города, где жила его старая няня. Вадим объяснил ей, что уходит на богомолье недалече, в подгорный монастырь. Сказать старухе правду у него не хватило духу. Выбрав из своих вещей только то, что можно было легко унести с собой, Вадим уложил все в котомку и закинул ее за плечи. Нянюшка заплакала:

– Родимый мой, на кого ж ты меня покидаешь, старую да слабую? Чую: не к добру ты уходишь в такую непогоду.

– Не горюй! Я скоро вернусь, — тогда подарю тебе баранью шубу и новый платок. Не плачь, лучше помолись обо мне!

Вадим обнял старушку, прижал ее к себе, а она целовала и нежно гладила его по лицу.

– А если без меня тебе что-либо понадобится, сходи на княжий двор к молодой княгине Брячиславне, она тебя без помощи не оставит.

Вадим вышел из избы и, выломав из плетня на огороде палку покрепче, бодро зашагал по дороге.

– Киев! Я должен добраться до Киева! Там, в Печерском монастыре, говорят, схоронились от мирской суеты и искусные мастера-изографы, там я найду себе опытного наставника, там я забуду свою тоску!

В пути через несколько дней Вадим присоединился к ватаге скоморохов, направлявшейся проторенной дорогой в сторону Полоцка и Смоленска. Они стали уговаривать его поступить в их ватагу:

– Жить станешь привольно. Всюду тебя накормят и напоят на гулянках и свадьбах. А для нас ты станешь размалевывать потешные "хари" да скоморошьи наряды.

Однажды, когда Вадиму удалось отстать от скоморохов, в глухом месте на него напали лихие люди, избили, отобрали все ценное, пощадив только икону и краски. Обессиленный лежал Вадим на дороге под раскидистой елью и думал, что уже пришел его конец.

Мимо проезжал старый крестьянин. Он подобрал израненного Вадима, привез в свой домишко. У него Вадим прожил некоторое время. Старик кормил его, бабка поила горячим молоком. Когда Вадим немного окреп, он рассказал, что с ним было.