К неведомым берегам

Деловое оживление в Петровском взбудоражило ближайшие гиляцкие селения — стали приходить оттуда на работу: знающие туземные наречия нанимались в переводчики, проводники и почтальоны, легко втягивались в свои обязанности и приобщались к более культурной жизни. На маленькой Петровской верфи кипела работа, и шла она, по-видимому, весьма весело: оттуда то и дело доносились взрывы хохота, нарушавшие обычную тишину, оттеняемую однообразным шумом морского прибоя.

— Чего там так веселятся? Что их там смешит? — с любопытством не раз спрашивала Екатерина Ивановна, беспокоясь за сон малютки.

— Сходи узнай, — лукаво усмехаясь, не давал ответа Геннадий Иванович.

— Я уже раньше пробовала, — признавалась Екатерина Ивановна, подойду — дичатся и замолкают.

— Смешит «крепко крещенный» гиляк Матвей, которого по имени никто не хочет называть, а он требует. Матросы его все уверяют, что он сам себя окрестил не Матвеем, а «крепко крещенным».

Екатерина Ивановна засмеялась.

— Понимаю. А как он работает?

— Старается изо всех сил, но ему всерьез никто ничего не показывает, а если покажет, то не так, как надо. Ну, и смеются.

— Ты бы их урезонил как-нибудь!

— Пробовал, ничего не выходит. А есть и польза: пусть не повторяет попыток дважды креститься.

А дело было в том, что Матвей попытался второй раз креститься, чтобы получить рубашку и платок. Совершал обряд крещения обычно доктор Орлов. Он узнал Матвея и потребовал от всех крещеных гиляков, чтобы они сами определили наказание. Те постановили «высечь», что и было исполнено, по-видимому, с большим усердием. Его раздели, как для крещения, но на этот раз окрестили розгой, смеялись — «крестили крепко». После этого он решил искупить свой грех усердной работой.

— Надо прекратить издевательства, — решила Екатерина Ивановна и на следующий день держала на верфи русско-гиляцкую речь.

Речь выслушали чинно и молча. Крепко крещенного дразнить перестали, но, проходя мимо, отворачивались от него и фыркали.

Залив Счастья очистился ото льда только к 20 июня, а уже через два дня на воду спустили построенный бот и чествовали обедом его командира Чихачева. К этому времени амурская семья Невельских была в сборе — вернулись Чихачев, Бошняк и Березин, не хватало только Орлова и оставленного в Нангмаре для съемки берега Попова.

Приехавший только что Чихачев рассказывал, как он увлекся путешествием вдоль реки Гирин и брел босой по колено в воде и грязи, питаясь юколой, прошлогодними ягодами и нерпичьим жиром.

— И было это, клянусь, — закончил он, — преневкусно!

— Поверим и без клятв, — с удовольствием глядя на этого белозубого, покрытого легким пушком и персиковым загаром неутомимого юнца, поощряла его к дальнейшему рассказу Екатерина Ивановна.

— И все враки: я прошел нейдальцев, чукчагиров, самогиров, гольдов кругом великолепные кедровые и еловые леса, дубняки и клен, и все эти племена не признают никакой власти, не платят никому никаких податей. Знают о приходе русских, повторяют о них легенды и буквально не могут дождаться. Мало того, я встретился около Кизи с маньчжурскими купцами, прожил с ними несколько дней, и, во-первых, как видите, не съели, а во-вторых, выяснил, что они приходили торговать и что, в свою очередь, им надо… Все это пространство по Амуру не считается китайским, а границей Маньчжурии и Даурии служит Хинганский хребет. Причем местные жители очень обеспокоены тем, что русские медлят и вместо них могут прийти длиннозубые иностранцы. «И тогда прощай, торговля!..»

— А с чего ты взял, что залив Нангмар — это лаперузовский Де-Кастри? спросил Невельской.

Чихачев ухмыльнулся и полез в боковой карман, вытащил оттуда пакет, завернутый в истлевший носовой платок, из которого выпало засиженное мухами зеркальце в деревянной рамке. На рамке была вырезана надпись «1787 г. Лаперуз». Рамку вырвал из рук Бошняк, внимательно осмотрел и вернул:

— Нож был с тобой? Когда сделал?

— Я тебя заставлю прогуляться со мной в залив, и там увидишь еще высеченную надпись на скалах!

«Неужто топором сделал?» — продолжал сомневаться Бошняк, потом вскочил с места, обнял Чихачева, стал его целовать и, обратившись к хозяйке, сказал:

— Екатерина Ивановна, сей мичман стал знаменитым — он первый из русских моряков побывал в этих дальних краях и смотрелся в зеркало Лаперуза. В следующий раз, чего доброго, привезет и его самого, живого или мертвого.

— Лейтенант Бошняк, — вмешался Геннадий Иванович, — а ведь тебе и в самом деле придется проверить надпись на скалах в Де-Кастри. Для того чтобы поглазеть на надпись, конечно, ездить не стоит, но вот что действительно надо: поставить там и на другом берегу, на Сахалине, посты, такие же нужны в устье Уссури и в верховьях таких рек, как Гирин, Амгунь. Надо подыскать подходящее место и занять их охраной, как только у нас будут люди.

— Сейчас прикажете, Геннадий Иванович? — спросит, вставая, Бошняк.

— Нет, сначала придется тебе уладить непорядки в твоем Николаевске там началось дезертирство.

Через несколько дней все рассыпались, кто куда, оставив Невельского с его думами в одиночестве.