К неведомым берегам

Чуть-чуть поскрипывая на трескучем морозе, мягко скользил по ровному снегу возок, дерзко-жизнерадостно звенели бубенцы, изредка сбиваясь с такта, когда высоко вскидывал на ходу головой коренник. Слепили чистые снежные широкие и ровные скатерти полей.

Только на второй станции Невельской пришел в себя, глотнул горячего чаю со свежими хрустящими бубликами и, садясь в сани, решил надо, однако, хорошенько поразмыслить о том, что случилось в Петербурге, а особенно о вчерашней французской статье.

Через минуту, однако, он закрыл глаза и, мысленно повторяя под ритм бубенцов идущего крупной рысью коренника: «Надо подумать, нужны итоги, надо подумать», — опять крепко уснул.

День умирал в лиловых и синих красках снега, в сизой игольчатой дымке крепнувшего мороза. Огромный медвежий воротник заиндевел, и по всему телу пробежала тревожная мелкая дрожь, заставившая Невельского проснуться. Шаловливой живительной струйкой вливалась бодрость и свежесть. «Вот теперь, — улыбнулся он ритму бубенцов, — подведем итоги и подумаем». И, однако, думать не хотелось.

Промелькнул верстовой столб. Интересно, сколько отмахали? Стал вычислять — выходило, верст сто… А впереди в семьдесят раз больше. Как много! Но зато все ближе и ближе к Иркутску. И опять невольно сомкнулись веки, и понеслись бесконечной лентой желанные, любимые, уже много раз виденные образы: уверенно опиралась на его руку оживленная Катя, временами лукаво заглядывая ему в глаза… Он видит ее глаза… Бодрым шагом они идут на каток. Качаются и чуть позванивают у него в руке коньки… И вдруг беспокойная мысль: «А не растаял ли каток?» Он широко раскрывает глаза видение пропадает. «Доберусь до Иркутска, — считает он в уме, — не раньше половины марта… Нет, лед, конечно, еще не растает. А ведь если растает, тогда трудновато будет часто видеться с нею без помех». Он припомнил свой первый приезд в Иркутск и бесконечный великий пост. «Теперь опять пост. Если будет каток, все хорошо, а не будет, тогда… Как это сложно! Да все равно, надо решаться: неясное и сложное станет простым. Надо, надо решаться», убеждал он себя.

Что, в сущности, представляет собой он как жених? Невзрачен, ростом мал, некрасив, лицо в веснушках, как у курносой деревенской девки, на семнадцать лет старше ее, человек не светский и никогда им не станет без связей. Сделать сносную карьеру не позволит недостаточно гибкий характер. Правда, и она, Катя, бесприданница, но молода и хороша собой: Зарин года через два — губернатор какой-нибудь центральной губернии, а там образованная, красивая, молодая девушка легко найдет кого-нибудь получше капитана Невельского. На что-то, правда, вроде чувства благоговения Кати перед его подвигами намекала Мария Николаевна Волконская. Да, намекала. Но, во-первых, где он, этот возвышенный его героизм, а во-вторых, что же получилось? Герою еле-еле удалось увернуться от разжалования в матросы, его открытиям не верят, действовать дальше запрещают.

Тут он вспомнил: а где же, в самом деле, его открытия, когда, как оказывается, какой-то Мамио сделал их чуть ли не за сорок лет до него? Ведь нечестно же это скрывать после обнаружения статьи Зибольда!

— Нет, когда я свое ложное положение вскрою перед нею, такой искренней и прямой, она непременно откажется, — твердо решил он и тут же заволновался при мысли, что Катя от него уйдет навсегда, а с нею уйдет и мечта о дружной семейной жизни и, конечно, о перемене службы: ведь наивно и жестоко думать о верной подруге жизни в условиях какого-то чуть ли не пещерного или бродячего существования. Подвергать неисчислимым опасностям и лишениям кого? Любимое существо! Он представил себе ее в обществе гиляков, гольдов и большеголовых бородатых айно и горько усмехнулся. Однако мысли продолжали витать около Кати, семьи Зариных, Марии Николаевны, и он чувствовал себя бессильным отогнать и вырвать из души соблазнительные видения. В конце концов он пришел к заключению: впереди для решения почти целый месяц — и успокоился.

Чем ближе, однако, Невельской подвигался к Иркутску, тем яснее и назойливее становились вопросы незаконченных им на Амуре дел. «Наделала синица славы, а моря не зажгла», — насмешливо думал он о себе и, призвав на помощь всю свою волю, решил рассмотреть все предстоящее заново и, как он привык, строго систематически.

Уцелел ли командированный для наблюдений за весенним паводком его энергичный Орлов? Зима в Сибири, как сообщали, установилась исключительно суровая и вьюжная. Успел ли построить беспечный, хотя и выносливый, труженик для себя теплую и сухую избушку и где? Ведь не в заливе же Счастья, откуда нельзя наблюдать за вскрытием Амура и движением льдов в лимане. Очевидно, Орлову приходится перекочевывать с места на место. Вдруг он вспомнил, что стоит февраль и там все еще крепко сковано льдом, а сумасшедшие вихри наметают непроходимые горы снега… С кем-то он, нашел ли каких-нибудь помощников?

Надо все же спешить.