К неведомым берегам

«...По сей ширине счисление не исправляли, понеже погода была премрачная и горизонт нечист».

Иногда капитан приказывает провести нечто вроде научных исследований:

«...Спустили ялбот на воду и пробовали пущением лага течения моря, токмо течения никакого не явилось...»

Опять капитан Чириков плывет впереди. В пять часов утра двадцать первого июня он помечает в журнале: «Ветр крепкой ундер-зейлевой, пакетбота Св. Петра не стало быть видно, того ради закрепили фок и стали дрейфовать под гротом и бизанью, чтоб дождатца Св. Петра и с ним не разлучатца...»

Ждали и дрейфовали в штормовом океане почти двое суток. Палили из пушек. По ночам сигналили

фонарями. Прислушивались, всматривались в дождливую тьму.

Нет, ничего не видно, не слышно. Только волны глухо бьют в борта корабля.

Они остались в океане одни...

Корабли расстались навсегда. И многие из плывших на них уже больше никогда не увидятся снова...

«Вторник, 23 июня 1741 году 5 часов с полудни... В сем часу, оставя искать пакетбот Петра, по общему определению офицеров пакетбота Св. Павла пошли в надлежащий свой путь».

В полдень наступает самый ответственный момент. Его все ждут с интересом и волнением: штурман «берет солнце», определяет местоположение корабля.

Инструменты у них самые примитивные. Основной — «матка», простейший компас, жалкая игрушка магнитных аномалий и бурь. Даже секстан еще неизвестен. Высоту солнца над горизонтом, а следовательно, свою широту определяют градштоком — деревянной рейкой с передвижной поперечной крестовиной. Немножко точнее был квадрант. Но пользоваться им даже при небольшой качке становилось невозможно.

А для определения второй координаты — долготы вообще никаких инструментов практически не было. Нет еще не только хронометров, но и обычных пружинных часов. Пользуются песочными, а в хорошую погоду и солнечными часами, как во времена древних греков. Вахтенный матрос следит, как пересыпается в часах песок, переворачивает их и отбивает склянки ударом в маленький колокол.

Громадные и неуклюжие маятниковые часы, которые везет с собой Делиль, большая редкость. Это научные приборы, а не часы.

Определялись по счислению, отсчитывая пройденный путь от мыса Вауа при входе в Авачинскую бухту, каждый час замеряя скорость по лагу и делая поправки на боковой снос под влиянием ветра.

Лаг в те времена был дубовой дощечкой в виде сектора, укрепленной на конце тонкого линя, размеченного через равные промежутки узелками. Сектор утяжеляли свинцом, чтобы свободно плавал в воде острым кончиком вверх. Один матрос бросал его за борт, а второй, засекая этот момент, пускал в ход «склянки» — полуминутные песочные часы. Оставалось только считать, сколько узелков на разматывающемся лаглине пробежит между пальцами за полминуты. Получалась скорость корабля в узлах — в милях за час.

А поправку на ветер приходилось делать на глаз — по изгибу кильватерной струи за кормой. И конечно, глаз тут требовался острый, наметанный. Только большой опыт и высокое мастерство судовождения могли восполнить недостаток навигационных приборов.

Все дальше они заплывают на север. Теперь Алексей Ильич много времени проводил на палубе, словно его сразу излечил от всех хворостей и недугов хмельной воздух неизвестных просторов. Но командовали вахтенные начальники, Чириков им не мешал. Вдруг возникнет среди ночи призрачной тенью возле рулевого, в самый унылый час тягостной «собачьей вахты», присядет на корточки возле нактоуза, проверяя по компасу курс, потом встанет, послушает невидимый в темноте океан, посмотрит наверх, на смутно светлеющие над головой паруса — и так же тихо покинет шканцы.

А на рассвете, смотришь, капитан стоит где-нибудь на баке, крепко расставив ноги. Склонив голову и сдвинув парик, чтобы не мешал, внимательно слушает, как журчит вода под форштевнем. Постоит, послушает, удовлетворенно кивнет — и пойдет дальше, сутулясь и заложив руки за спину...

Лицо у него посмуглело, стало покрываться здоровым морским загаром.

Радует Чирикова, что все пока спокойно. Уверенно ведут корабль по неведомым водам его штурманы. Правда, Чихачев все свободное время проводит в каюте француза. Но вахты свои стоит исправно, так что Алексей Ильич никаких внушений ему пока не делает.

Зато Плаутин крепко следит за порядком, старается за всех офицеров. Даже сменившись с вахты, снует по всему кораблю крадущейся походкой, неожиданно возникает то на баке, то в трюме, слышно, как строго распекает кого-нибудь. Провинность он всегда найдет.

И младшие штурманы не нуждаются в капитанской опеке. Елагин отлично берет солнце, ведет журнал, вечером несколько раз проверит, залито ли масло в нактоузные лампы. А Дементьев в свою вахту непременно поднимет все паруса, какие позволяет ветер, чтобы поскорее мчаться навстречу открытиям — и с улыбкой поглядывает на капитана.

Но плыть нелегко. Почти все время погода стоит пасмурная. Определиться удается не каждый день. Днем и ночью небо плотно затягивают тяжелые низкие облака — ни звезд, ни солнца. Так что и широту оставалось прикидывать на глазок.