К нему

Время протекает медленно, а ночами я переживаю настоящий ад истощая себя и морально и физически. Но самое ужасное, что у меня нет поддержки. Алана почти не бывает дома, а если и бывает, то он отдыхает после тяжёлой рабочей смены. Мои родные находятся слишком далеко. Я впадаю в такое уныние, что едва ли могу выбраться из него. Но снова смотрю на нашу дочь. Она похожа на маленького ангелочка, и мою тоску моментально снимает как рукой. Мне становится спокойнее и намного лучше.

Спустя десять месяцев, когда Эмили уже научилась ходить, удерживаясь за какую-нибудь опору, мне хочется и радоваться, и плакать. Радоваться за такую прекрасную малышку — как лучшее в мире создание, подаренное Богом, а плакать от удушающего чувства одиночества. И хоть мы живём втроём, но Алана я по-прежнему почти не вижу, а успехи Эмили замечаю сама. С мамой и папой я могу ими поделиться только по телефону — они ещё даже не видели свою внучку вживую. Это всё проклятое расстояние. Я всё больше и больше ненавижу эту чужбину, но понимаю, что жизнь здесь станет для дочери лучше. У нас нет возможности столько зарабатывать в родном городе.

И я стараюсь держать улыбку перед мужем и дочкой изо всех сил. Эмили должна расти счастливой, а Алан и так выкладывается на всю, постоянно работая. Но если бы мне теперь приходилось выбирать как жить — я бы выбрала родной город. Я здесь несчастна. Одинока. Во мне умерло всё светлое и хорошее до приезда сюда, и теперь я просто существую. Пытаюсь прожить каждый день более продуктивно. Меня спасает только Эмили. Глядя на неё, я не могу дать слабину. Она мне улыбается и моей сердце тает. Я не могла раньше вообразить, что существует такая сильная привязанность и любовь. Наша связь с дочкой — это неимоверно прочные узы. Но это невозможно передать словами.

Близятся наши дни рождения. Но я не хочу отмечать свой. С приездом сюда во мне умерло желание праздновать. Мне нечего отмечать. Первый годик дочери мы конечно же отметим. Но я понимаю насколько это будет неполноценным праздником без бабушек и дедушек рядом. Мне в радость организовать день рождения малышки. И я в печали оттого, что все праздники теперь стали какими-то унылыми и безликими.

Алан, ещё забирая меня с Эмили из роддома, тоже загрустил. Я часто вспоминаю о нашем диалоге в то время.

— Всех женщин выписывают, и их встречают толпы родных. Мне так жаль, что ты одна!

— Я не одна! Нас же встречаешь ты!

Он слабо улыбается, но никак не комментирует. Я делаю вывод, что муж тоже скучает по родным больше, чем показывает. Нас даже сфотографировать при выписке некому. Провожу рукой по лицу, стараясь сбросить с себя всепоглощающую грусть.

Но всё это ерунда, ведь на самом деле Алан старается заменить мне всех сразу. Он бесконечно терпелив, заботлив, и разрывается на части, чтобы мне помочь, хотя сам работает почти без передышки.

И дни продолжают течь. С ребёнком управляться гораздо труднее, чем я могла себе представить. И даже не так чувствуется физическая усталость, как моральная. Я практически всегда остаюсь дома одна с Эмили. И с каждым разом, когда малышка начинает плакать — моё сердце до боли сжимается от переживаний за неё. Возможно, это моя неопытность играет большую роль в таком расстройстве нервов, ведь все дети плачут, но я не могу спокойно смотреть на то, как мой ребёнок рыдает. Каждая её слезинка — ножом по сердцу. Алан старается проникнуться моим настроением и понять отчего я такая встревоженная, но думаю, что такое может понять только любящая мать. Связь матери и ребёнка действительно поражает!

Стоит мне взглянуть в прекрасные ясные глаза дочери, как я просто плавлюсь, как воск от огня.

Глава 17

За всё время, проведённое в чужой стране, я поняла одно — нужно ценить время, проведённое с родными людьми. И нет ничего важнее этого! Деньги, которых теперь достаточно, никак не делают нашу жизнь счастливее. Мы с Аланом всё сильнее скучаем по родному дому и близким, а здесь просто существуем.

И второе, что я поняла — это мне достался самый прекрасный муж! Он невероятный, правда! Я была так юна, когда встретила Давида, и думала, что люблю его по-настоящему. Но я тогда была также глупа! Так слепа! Человек, который пытался разрушить мою жизнь своими угрозами, оскорблял меня даже тогда, когда мы уже разошлись, стал мне ненавистным со временем. В начале, когда мы только начинали встречаться, Давид бросался громкими словами о любви, а поступками никак этого не показывал. Он строил из себя мученика, у которого не было отца, никто его не понимал, а сам вёл двойную жизнь, где я была удобным запасным вариантом. Моей добротой он мог пользоваться как душе угодно.