К небу мой путь

— Кто-нибудь из парней дома, Куини?

— Кажется, они все куда-то умотали. Вы хотите остаться переночевать?

— Да, Куини. Я поживу у тебя денька три.

— Тогда я пойду приготовлю вам место. Сейчас у меня стало хуже, чем прежде, мистер Браш. Но вы сами понимаете, почему. Эти обормоты грозят прикончить меня, если я буду убирать у них в комнате. Я прошу вас, поговорите с ними, пусть они позволят мне приходить и убирать у них, а то уже грязью заросли.

— Я попробую. Какие еще новости?

— Дайте припомнить… Мистер Морис всю зарплату отдал за лечение, да… И у мистера Каллэгена тоже с деньгами неважно.

Браш поднялся на несколько ступенек.

— А что, Куини, Херб по-прежнему пьет?

— Ох, вы же знаете, я никогда толком не понимала, что с ним происходит, но, я думаю, он и в самом деле немножко попивает. Я не знаю, как это получилось, мистер Браш, но однажды кто-то мне переломал все перила на лестнице. А миссис Кубински, которая живет в соседнем подъезде, сказала, что видела, как ночью кто-то висел на карнизе крыши, вцепившись в водосточный желоб, но в последний момент его сняли. Это удивительно, что они еще живы, мистер Браш, и если вы спросите, почему удивительно, я отвечу вам: потому, что они вот уже пять лет каждую неделю оказываются на пороге гибели — я не преувеличиваю.

— Я знаю, — сказал Браш с участием.

Они посмотрели друг на друга. Браш добавил:

— Мы должны хоть как-то помочь им, Куини. Не надо думать о смерти. Как поживает отец Пажиевски?

— У него все в порядке. Он снова нашел работу и уезжает на семичасовом поезде.

— Почки у него уже не болят?

— Врачи говорят, что у него желчные камни. Мистер Крамер дал ему немного иорданской воды, и он принимает ее с чаем каждый день; это ему помогает. Я ходила в Общество Святой Вероники,6 и миссис Делеханти сказала, что у него, что бы ни говорили врачи, должно быть что-то другое. Она сказала, что ему долго не прожить.

Браш поднялся по лестнице на верхний этаж, который навсегда арендовали у Куини четверо его друзей. Почти все двери давно уже были сломаны и валялись где-нибудь рядом, у стен, их понемногу разбирали и растаскивали по досочкам для разных целей. В некоторых перегородках, разделяющих комнаты, зияли дыры, проломленные еще в некие доисторические времена и теперь свидетельствующие об этих временах своими рваными и ломаными краями с обвалившейся штукатуркой. Все вокруг было пропитано запахом грязной одежды, дешевого мыла, джина и лимонной кожуры. Браш сел на одну из кроватей и грустно огляделся. Здесь жили два газетчика — Херб и Морри, киномеханик Бэт и Луи, лаборант из больницы, которого в эти тяжелые времена перевели в санитары.

Дружбу Браша с такими жильцами скреплял весьма запутанный договор. Со своей стороны Браш поклялся не мучить их проповедями и призывами к страху Господню, к целомудрию и к воздержанию от вина и табака. А они, в свою очередь, обещали оставаться в рамках приличий в разговоре и воздерживаться от слишком грубых шуток. А зиждилась эта ненадежная дружба на том факте, что Браш был великолепным вторым тенором и его участие в их общих песнопениях доставляло его друзьям великое удовольствие. Голос Браша творил чудеса в припевах к песенке “Чахну в отчаянии”, которая приводила его компаньонов в совершенный экстаз. На первой же ноте припева “Если она уже не для меня-а-а-а” он мог подняться на целую октаву в своем лирическом portamento7 и, держа ноту, перейти от шепчущего falsetto8 к золотому fortissimo9. И в то время как трое других артистов сипло и хрипло голосили на второй ноте, он мог величественно перейти через всю гамму в басовый регистр. Он мог спеть “Вдали над водами Каюги” так, что в душе поднималась какая-то неопределенная тоска, словно простился с кем-то год назад в темном лесу, под далекий зов охотничьего рога. Однако требовался немалый профессионализм, чтобы держать всю эту компанию в руках. Их договор установился в первую же ночь, как Браш перебрался в этот, с позволения сказать, пансионат. Он встал на колени возле своей кровати, чтобы произнести, как обычно, вечернюю молитву.

— Или ты немедленно прекратишь — или вылетишь отсюда! — сказали ему.

— Ладно, если я и перестану, то вовсе не потому, что испугался.

— Ах ты! А ну убирайся отсюда! — закричал Луи. — Убирайся вон и живи там, в коридоре! Убирайся к дьяволу!

Но исполненное вполголоса “Всю ночь напролет” покорило их; они проглотили свое раздражение, и между ними был заключен договор.

Браш вспоминал, сидя на кровати, и с грустью взирал на убогую обстановку комнаты. Вошла Куини; она принесла белье.

— Если я немного приберу здесь, вы меня не дадите в обиду, мистер Браш? — нерешительно спросила она.

— Может быть, лучше завтра, Куини? Я не очень хорошо себя чувствую. Мне хочется вздремнуть.

— Плохо себя чувствуете? Что у вас болит?

— В общем-то ничего. Просто устал от гостиниц и поездов. Я устал от многих вещей.

Куини с сочувствием относилась к усталости. Она засуетилась возле кровати. Покончив с постелью, она сказала:

— У меня там на плите кофейник. Может, кофе взбодрит вас?