Изумрудные берега (СИ)

Прикрывшись от беспощадного солнца широкополой шляпой, сплетённой из ветвей степного кустарника, по тропинке между высокими травами, жёсткими, как проволока, двигался немолодой полнотелый мужчина, направляясь к приморскому посёлку. На плечах его лежал увесистый мешок, наполненный сесовой мукой. Обильный пот струился по его лицу, пропитал насквозь безрукавку и короткие, по колено, штаны. Этого человека звали Негол, он держал путь из другого посёлка, расположенного в отдалении от моря возле небольшой речки. Он прожил в этом посёлке всю жизнь, в хижине из булыжников, обмазанной глиной и крышей из рыжих степных трав. С детства он работал на земле. И теперь он жил тем, что вместе с семьёй обрабатывал небольшое поле, выращивая сес. Сесом было растение, представлявшее собой упругий серо-жёлтый огурцеобразный стручок, вертикально прораставший из-под земли, достигавший в пору созревания двадцати-пятидесяти сантиметров. Его срезали под корень полукруглым ножом, лущили жёсткую кожуру, освобождали сотни мелких жёлто-серых горошин. Затем эти горошины мололи в жерновах, перетирая их в муку. Мука была ценным продуктом для жителей степей Урр-Шту, потому что сес плохо прорастал на степной не очень плодородной почве. Земля была жестка, скудна, суха от солнца. Природа не холила её и она не баловала живущих на ней. И поэтому в степи ценилось всё, что можно было съесть. Особенно мука. Муку всегда можно было обменять на что-то нужное. Например, на съедобные морские растения — питательные и калорийные, неплохие на вкус при термической обработке, с добавлением соли и приправ из растений, что водились в степях Урр-Шту. Правда, не все приморские посёлки вели обмен с земледельцами из глубин степей. У моря находились крупные деревни, некоторые из них перерастали в маленькие городки, там строили пристани. И там причаливали корабли из-за моря, из богатого и благословенного города Пальв. Купцы скупали у жителей приморских деревень всю их добычу, которую т промышляли, уплывая на плотах в море. Им же купцы продавали мешки с сесовой мукой и другие товары. Но в том посёлке, куда направлялся Негол, носившем название Кила, муку у него купят. Кила невелик и купеческие корабли никогда не останавливались у его берегов. Значит, жители Килы обменяют свои морепродукты на муку жителя степного посёлка. Неголу были нужны водоросли ВОША, цвета густых чернил. Они были весьма питательны и жирны. За мешок сеса он выменяет столько воши, что хватит на всю зиму для него и его семьи. Вошу солили и сушили, этот вид пищи мог храниться долго. Правда, чтобы повыгоднее продать муку, надо поторговаться, а на это время уйдёт до поздней ночи. А ночью возвращаться домой по степи опасно. Но ему, Неголу, есть где остановиться на ночлег — у доме у младшей сестры Миры и её мужа Люка. Люди они добрые, никогда не откажут в ночлеге родственнику. Мешок на плечах Негола, набитый сесовой мукой, казалось, сделался ещё тяжелей и струи пота из-под него потекли ещё обильнее, промочив одежду насквозь и капая на дорожную пыль. Время приближалось к полудню, шагать по неровной степной тропинке с весьма ощутимым грузом на плечах в раскалённом от зноя пространстве становилось невыносимо, но вдали уже появились очертания глинобитных хижин Килы и крыш из снопов травы. Негол ощутил нарастающую радость. В этом и был смысл жизни его и подобных ему: преодолеть невероятные трудности, а поле испытать коротенькое счастье отдыха. Да, оно недолгое, зато какое сладкое! Хижина сестры находилась на краю посёлка, первой у дороги. Приближаясь к ней, Негол считал шаги своих подкашивающихся от усталости ног. В мыслях была лишь прохладная тень, вода и еда. Однако, чем ближе он подходил к дому сестры, тем отчётливее мог рассмотреть что-то странное: в тени, под стеной хижины на песке сидел младенец мужского пола примерно двух лет, абсолютно голый и игравший единственной игрушкой, данной ему природой — крошечным отростком между ног. Негол удивился. Сестра Мира была бездетна, откуда возле её дома мог взяться этот малыш? Негол виделся с сестрой месяц назад и никаких детей у неё тогда не было и в помине. Это было очень странно. Негол забрёл в тень от стены, где сидел мальчик, со стоном сбросил с онемевших плеч мешок и присел на корточки, рассматривая незнакомого ребёнка. Младенец был очень хорош собой: черноволосый, кучерявый, у него были очень крупные глаза, также чёрные как уголь и взгляд их был не по-детски пронзителен. Неголу стало не по себе от этого осмысленного взгляда совсем маленького дитяти. Негол неуютно поёжился и показалось, что ему больше не жарко от полуденного зноя, душа похолодела, зябко стало и телу. Однако, он понимал, что страх следует преодолевать. Вот ещё глупость — испугаться какого-то несмышлёныша! Негол заговорил, обращаясь к ребёнку:  — Откуда же ты взялся, малютка? Или забрёл сюда от другого дома, кроха? — он попытался поиграть с малышом, протянув к нему пальцы, но тот с какой-то неестественной для своего детского возраста проворностью схватил в кулачок горстку песка и швырнул его прямо в глаза Неголу. И громко засмеялся. Негол отпрянул, как будто ему в глаза посыпались огненные искры.  — Какой ты злой! — обижено проговорил он, протирая глаза. — И за что же ты мне это сделал? Выходка малыша сильно огорчила его. Он присел на свой мешок, продолжая тереть запорошённые песком глаза, не в силах их почистить как следует. И даже не заметил приближения Миры, нёсшей на плечах два бурдюка, наполненных водой. Это была женщина тридцати лет, но выглядевшая значительно старше своего возраста, щуплая, невысокая. Она была одета в хламиду из грубой ткани, сотканной из жёстких нитей кожуры водорослей воша и ткани эти напоминали мешковину. На ногах её были потёртые сандалии из кожи саракома.  — Тебе лучше не касаться его, — посоветовала она брату. — Хорошо ещё, что он не оцарапал и не укусил тебя. Он не любит, чтобы кто-то дотрагивался до него.  — Да чей он? — недоумённо спросил Негол. — Откуда взялся?  — Это сын Азика, брата Люка. Я тебе не рассказывала про Азика, потому что с самого детства он был в плохих отношениях с моим мужем, всё время дрались, даже по пустякам. А стали взрослыми, так и вовсе разбрелись по разным концам деревни. А теперь так случилось, что жена Азика, Дилка, умерла. Азик не захотел сам растить своего сына. В Азике злобы, как у гава, его ничто не может смягчить. Он так и сказал нам: «Или вы забираете мальчишку себе, или я его выброшу в степь, пусть подыхает или сожрут хины!» Ну, мы малыша пожалели, пусть живёт у нас, прокормим. А вырастит большим — он нас будет кормить. Негол скептически усмехнулся и покосился на малыша, всё ещё сидевшего на песке в тени под стеной и заметил:  — Если только не пойдёт в своего папашу.  — Да, мамаша была не лучше! — махнула рукой Мира. Азик и покойная Дилка были бичами всей деревни. Они слишком часто наведывались в гости к Люку и Мире и каждый раз причиняли неприятности. Азик и его жена относились к той породе людей, считавших, что весь мир им что-то должен, а особенно родственники. Азику казалось, что его старший брат Люк счастливее и успешнее его, а по сему обязан помогать ему, младшему, менее везучему, слабому. На самом деле Люк просто-напросто меньше пил, чем все остальные в деревне, да и Мира не была любительницей пьянок, зато оба были трудолюбивы, поэтому у обоих водились кое-какие доходы, они были менее нищие, чем остальные. Почти все киляне спали в своих хижинах на соломе, а у Люка и Миры были деревянные кровати. По меркам их деревни это была настоящая роскошь, а в глазах завистливого Азика — несметное богатство. Ему всё время казалось, что брат становится всё зажиточней и накапливает добро вместо того, чтобы помогать ему, своему нуждающемуся родственнику. Его жена разделял его мнение и то и дело подбивала мужа отправиться в дом Люка, чтобы перекусить за счёт пищевых запасов того или выклянчить денег на самогон. Азик и Дилка жили тем, что и вся приморская деревня: за счёт морских растений, которые надо было добывать, уходя на плотах или лодках в открытое море. Азик отправлялся на промысел вместе со всеми и когда доходило дело до дележа добычи, он с бранью и кулаками требовал себе совершенно незаслуженно бОльшей доли. Ему давали сдачи, били нещадно, но он не делался ни смирнее, ни покладистей. Его жена Дилка стоила его. Она перессорилась со всеми соседями. В Киле не хватало пресной воды, каждый день у колодца выстраивалась очередь ещё до утренней зари, каждому хотелось зачерпнуть из него воды не со дна с песком, а чистой. Дилка никогда не становилась в очередь, а просто шла к колодцу с бурдюком или кувшином. Ей редко уступали, народ в Киле был озлобленный и раздражительный из-за вечной борьбы за выживание. Ей ругали, она огрызалась, но не думала отступиться. Случалось, её колотили, но это не сделало её ни тише, ни скромнее. Если ей было что-то нужно, например, топливо для печки, она просто брала щепки свака с поленниц соседей и сама не запасала свак никогда, даже на зиму. Свак представлял собой водные растения высотой три-пять метров, толщиной в руку, при том, что они были приплюснуты и по форме напоминали лыжи шириной в пятьдесят-шестьдесят сантиметров, цвета хаки. Сезон сбора свака наступал где-то в середине лета. Это было очень рискованное занятие и сложный период. Тем не менее, его чаще всего выполняли женщины, потому что мужчины обычно всё лето промышляли в море. Чтобы срезать тесаком эти растения, служившие топливом, надо было нырять с камнем на глубину несколько метров, задержав дыхание, и лупить, лупить тесаком у самого корня свака. Затем выныривать за глотком воздуха и вновь спускаться на дно, чтобы продолжить орудовать лезвием тесака. И так несколько раз, пока лыжеобразное растение свака не срезалось окончательно и не всплывало на поверхность. Его вытаскивали на плот и снова ныряли за другим. Находясь под водой и срезая свака, нельзя было терять бдительность. Из ниоткуда могли появиться молодые саракомы, гавы, промышлявшие в море ближе к берегу, напасть стаей и разорвать человека на части. А значит, их надо было вовремя заметить и успеть вскарабкаться на плот. Саракомы представляли из себя гигантских змей, взрослые особи которых могли достигать десяти метров длины. С каждого бока у них находилось по три лапы, снабжённые когтями и перепонками. Во рту у них располагалось несколько десятков рядов острейших крючковатых зубов. Кожа их была гладкой, без чешую, чёрного цвета. Это были не животные, а гавы, которых так и не смогли истребить со дня основания планеты. Саракомы были очень живучи. И они были всеядны. Ни одно животное, сотворённое зорками для этой планеты, не могло сосуществовать с ними в одном водоёме и не быть подранным, кроме ТОРОМА — рыбообразной твари с голубой чешуёй и двумя хвостами. Её чешуя была прочней камня и металла. И ещё несколько видов ракушечных животных были гавам не по зубам. Саракомы могли питаться водорослями за отсутствием мяса, но всегда были готовы к плотоядной трапезе. Саракомы размножались в большом количестве, они были живородящими и выпускали в море помёт из нескольких сот детёнышей. Их потомство было крайне живучим, прытким и прожорливым. При рождении их длина едва достигала десяти сантиметров, но они были уже зубасты и могли серьёзно ранить взрослого человека. Саракомы поедали себе подобных только в том случае, если из тех сочилась кровь. Могли напасть стаей на раненного саракома. Всё это происходило на планете Саломе во вселенной Силя, в Мироздании Кутта-Кутью, в системе орбит Мирозданий Нимизи. Салома относилась к разряду лучших планет, но, скорее, средних из лучших, чем лучших из лучших из-за того, что на ней водились гавы и самыми опасными из них считались саракомы. Зорки, как могли, сгладили острые углы в вопросе с саракомами. Этих гавов невозможно было истребить, но зорки сумели сделать их полезными для охотничьего промысла, сотворив качество кожи саракомов неплохим. Из неё можно было изготавливать одежду обувь, обивку для мебели и другие предметы быта. Некоторые поселения со всех побережий вокруг моря именно этим и занимались — мужчины уходили на своих плотах в плаванье для охоты на саракомов, привозили их шкуры, а жёны и дети эти шкуры обрабатывали и продавали купцам. Но чаще всего охотники на саракомов нанимались на промысловые корабли, которые могли бороздить всё море в поисках саракомьих стай. Добыча принадлежала нанимателям охотникам, а охотникам платили деньгами. Море это носило название Лих-Ва и оно имело почти совершенную округлую форму. Вокруг него лежала страна Локада, словно бублик, охватывая его. Локада находилась в самой середине материка Шамула. В ней проживали две расы людей, населявшие эту планету: лата и шаро. Лата имели кожу цвета всех оттенков сливочного масла, чёрные, тёмно-каштановые или рыжие волосы, карие или жёлтые радужные оболочки глаз. Кожа шаро была тёмно-бордовой, волосы только чёрного цвета, черты лица были грубыми и крупными. Раса лата доминировала над расой шаро. На всей планете Саломе, во всех её государствах правил рабовладельческий строй и рабами являлась вся раса шаро и только она. Как лата не мог стать рабом, так шаро никогда, ни при каких обстоятельствах не мог получить свободу. Старана Локада, находившаяся в глубине континента была не из маленьких, а по сему климат её не был однообразен. Почти одну треть материка занимала цепь горных хребтов Анктариона, часть их находилась на севере Локады, где царил умеренный климат. В этих горах брала начало река Гиби, самая крупная из всех рек Локады, впадавшая в море Лих-Ва. На возвышенности в горах находился самый большой северный город Нолы, основанный добытчиками горных богатств и горным делом жил этот город. Горы давали обычный строительный камень, а также облицовочные, поделочные и драгоценные камни. Они несли богатство всей Локаде. Да, Нолы бы обширным и многолюдным городом. Снежная зима здесь длилась четверть года. После горного дела в Нолы было весьма популярна деревообрабатывающая промышленность. Северные горы густо покрывали леса деревья СМУНЫ с очень прочной и качественной древесиной, хотя внешне эти деревья выглядели непривлекательно: чёрная, как антрацит, кора, тёмно-зелёная листва, высокие, до сорока метров, они выглядели слишком угрюмыми и зловещими. Но предприниматели выкупали себе гектары этого леса, строили лесопилки, изготавливая доски и мебель. А южнее горы переходили в субтропические равнины с континентальными климатом. Территория вокруг Лих-Ва почти полностью состояла из засушливых степей, которые пересекали маленькие речушки. Чем дальше степи уходили на юг, тем они делались холоднее, доходя до умеренно-континентального климата с холодной зимой и жарким летом. Это было худшее из мест в Локаде и оно носило название Урр-Шту, что означало «пожирающая земля». Лучшими же краями в Локаде считались на реке Гиби, на обоих её берегах, и носили они название Изумрудные Берега. На Саломе велась добыча изумрудов и он считался самым ценным на планете. В его честь с любовью и восхищением локадийцами были названы самые красивые, самые вожделенные земли в их державе. В устье, где Гиба впадала в море, находился город Пальвы — город купцов, весёлый, богатый, утопающий в цветочных и фруктовых садах. Это бы самый большой город у моря и с него начинались земли, что носили название Изумрудные Берега. Далее, чуть севернее по реке находился другой город, такой же обширный, как и Пальвы — Берос. Он являлся столицей Локады и в нём проживал её правитель и верховные сановники. Ещё немного на север у реки был расположен многолюдный престижный город Пуна, в великолепии уступавший Беросу и Пальвам, но это был город Изумрудный Берегов и относился он к лучшим в Локаде. Как и Акир, стоявший на реке Гиби между Пуной и Нолы. Все эти четыре города ни на много отличались друг от друга по величине, богатству, количеству населения. Они и примыкавшие к ним области составляли благословенные земли Изумрудные Берега. От города к городу здесь тянулись плантации и поля, примыкавшие друг к другу, на них находились богатые усадьбы и дома землевладельцев и подворья крестьян, арендовавших земли, казармы рабов, трудившихся на хозяев крупных земель. Здесь почти не было клочков дикой природы, разве что росли искусственно насаженные леса строевых деревьев АРИАН — с срой корой и продолговатой заострённой жёлтой листвой тянущейся вверх. Ветви этих деревьев напоминали тянущиеся к небу многочисленные руки. На них не было мелких ветвей, листья, жёсткие, как пластмасса, длиной до тридцати сантиметров росли прямо из ветвей. Арианы обладали прочной и высококачественной древесиной. Саженец такого дерева рос очень быстро — всего за пару лет он достигал высоты более двадцати метров, дерево можно было рубить, корчевать пень, а на его место сажать новое. Локадийцы отличались трепетным отношением к землевладению. Самой популярной пищевой культурой в этой стране был ТУРЕС — корнеплод мучнистый и сытный, распускавший пышную ботву зелёного цвета. Это было очень влаголюбивое растение, поэтому его высаживали полосой вдоль реки долгими километрами, из-за чего берега казались выстланными ковровыми дорожками изумрудного цвета, тянущимися от моря Лих-ВА до гор Анктариона, давшими название этим краям. Турес рос на полях круглый год, даже зимой, которая в Изумрудный Берегах была тёплой. Путешествующие по реке на кораблях или в лодках в течении всего передвижения по ней могли видеть одну и ту же картину: изумрудные поля под небом янтарного цвета и только вдалеке за ними — очертания других пейзажей. Но это оправдывало то, что турес кормил всю Локаду, избавляя её от голода уже не одно тысячелетие. Вдоль Гиби почвы были плодородны и дожди здесь шли чаще, чем в других краях страны, да и в Изумрудных Берегах была неплохо выстроена ирригационная система. На западной стороне от Изумрудных Берегов и моря Лих-Ва находилась края Хил-Шту (Жёлтая Земля), а на востоке — Ал-Шту (Красная Земля). Оба эти края не были такими плодородными и богатыми водой, как Изумрудные Берега, но их пересекали многие мелкие реки и земля их не была так жестка, как Урр-Шту, где мелкие речки протекали, но в меньшем количестве. В Хил-Шту занимались, в основном, выращиванием сеса. Его жёлто-серые обширные поля и дали название этим местам. В Ал-Шту занимались полями красных цветов гарцей, из которых готовили цветочное масло, красящие вещества, из них делали вино и кондитерские изделия. Релей Ал-Шту был холмистым, но именно на склонах холмов и небольших гор особо пышно росли гарцеи. И только степи Урр-Шту были малопригодны и малополезны для процветания земледелия. Но большинство жителей Урр-Шту, не имевшие возможности путешествовать, не были осведомлены, что они проживают в худших краях Локады. Не ведали об этом Негол, Мира и Люк, утешавшиеся теми малыми и тяжело добываемыми благами, что были им доступны. Мира предложила брату войти в дом и утолить жажду компотом из степных ягод. Негол жадно осушил несколько стаканов один за другим. Затем перевёл дух.  — Нелегко, однако, вам придётся растить этого ребёнка — заметил он. — Отчего умерла его мать?  — От побоев. Азик колотил её смертным боем за всякие провинности и без вины, лишь бы на кого-то вылить свою злобу. Да и она сама по скверности характера напрашивалась. Он её и беременную лупил. В первый раз она, несмотря на побои, сумела выносить и родить этого мальчика, а во время второй беременности Азик так сильно ударил её ногой в живот, что она выкинула и умерла от кровотечений и плод недоношенный погиб.  — Вот оно что, — задумчиво проговорил Негол, протягивая сестре стакан, чтобы она снова наполнила его компотом, — прямо и не люди родители этого ребёнка, гавы и только.  — И отродье их не лучше, — махнула рукой Мира. — Он едва появился на свет, а глаза у него были какие-то нечеловеческие: слишком большие, слишком тёмные, нехорошие… Дали ему имя Рахом (Грозный). А зачем? Назвали бы иначе — может и он был стал иной. А то ведь гадёныш. То песку в дом набросает, то кувшин с водой опрокинет — нарочно. Все руки нам искусал, исцарапал. Трудно такое терпеть. Отрастил ногти длиной с фалангу и постричь не даёт — орёт, как сумасшедший, вырывается, аж корчит его.  — Почему не отшлёпаете?  — Шлёпали.Не помогает, только злее становится.  — Пройдусь-ка я по деревне, предложу муку в обмен на воша, а может и кус, — сказал Негол, поднимаясь с табуретки, на которой сидел всё это время. Кус был самым питательным водяным растением, добываемым промышленниками в глубинах моря. Он представлял собой гуттаперчивый ствол толщиной в руку, тянущийся со дна глубин на десятки километров до самой поверхности. Он имел белую окраску и самом верху разветвлялся на множество шлангообразных отростков. На них и созревали такие же белоснежные плоды, по своему виду напоминавшие миниатюрные вилки белокочанной капусты, только они были гораздо более сытные и калорийные. Кус являлся одним из основных видов пищи на Саломе. Промышленники отправлялись за ним в море на плотах, погружали в воду багры с остро отточенными тяпками на концах, срезали ветки с плодами куса, сгребали их растянутыми сетями, заворачивали в них, тянули на плоты. А после, разложив на поверхности плотов, отделяли ветки от плодов. Ветки выбрасывались, а плоды везли на берег. Кус стоил дороже, чем воша, потому что за ним надо было ходить далеко в море, а воша росли ближе к берегу. Воша представляли собой растения чернильного цвета, напоминавшее ленты длиной до пятнадцати метров и шириной не более пятнадцати сантиметров. Они могли расти на глубине даже всего одного метра, просто надо было знать места. Урожай их собирали в середине лета, опуская с плотов в оду багры с тяпками с краями острыми, как коса, и срезали вошу, воша всплывала на поверхность и её тоже собирали сетями, как кус. Вошу солили и сушили, запасая на целый год до следующего урожая. Или снимали с неё кожуру и жарили или варили мякоть, чтобы её съесть, а из кожуры изготавливали волокна для прядения нитей и изготовки одежды. Неголу были нужны и воша и кус — воша была дешевле, а кус сытнее. Он шагнул за порог из дома сестры, предвкушая, как начнёт менять муку. И то, что он увидел, заставило его ужаснуться и охнуть: его мешок с мукой оказался развязан, половина муки из него была рассыпана и лежала вокруг бледно-жёлтым полем, а мальчишка Рахом ходил по нему продолжал разбрасывать муку. У Негола сжалось сердце от обиды и горя. Такой убыток, зря потраченные труды всей семьи, смешанные маленьким негодяем со степной пылью!  — Ах, паршивец! — Негол подскочил к мальчишке, схватил его за кучерявый чубчик и толкнул на землю. Тот заорал таким мерзким голосом, что мог бы сравниться лишь с визгом бензопилы. Мила выбежала во двор, услышав крики. Малыш проворно поднялся с земли, подбежал к ней, обхватил её бёдра обеими руками и уткнулся в подол её старенького хитона.  — Ах, мой мальчик! — растроганно произнесла она. — Ты сегодня такой ласковый, как с родной мамой! Негола затрясло от гнева:  — Да что ты сюсюкаешь с ним! — рявкнул он. — Дрянной мальчишка! Почти две трети мешка муки с песком смешал! А ведь мне и моей семье так тяжело даётся каждая пригоршня!  — Тебе надо было затащить мешок в дом с самого начала! — ответила Мира, гладя чёрные кудряшки племянника мужа. — Дитё не может понимать цену твоей муке! Негол взвился:  — Его надо отхлестать верёвкой по голому заду! Вот тогда он будет знать, что к чему!  — Он и слова поймёт!  — Слова?! А слова отделят мне муку от песка?! Бить, бить его надо!!!  — Брат, если я его побью, мука ведь тоже из-за этого от песка не отделится!  — Так я хоть душу отведу, что этому негодяю досталось!  — Брат, да он и без того плачет, как будто его колотили с утра до вечера!  — А он потому и хнычет, чтоб его не пороли за дело!  — Он испугался — этого достаточно! Негол присел на корточки возле своего мешка с остатками муки, завязал его верёвкой. Мальчишке показалось, что гроза миновала, он отпустил из объятий бёдра тёти, снова забежал в тень от стены хижины и плюхнулся голой попой в песок.  — Значит, ты его не выпорешь? — переспросил Негол сестру.  — Мне его жалко, брат.  — А мою муку тебе не жалко? Наши руки, мои, моей жены, моих детей, руки, работавшие в поле, двигавшие тяжеленные жернова, тебе не жалко? — голос его слёзно дрогнул.  — И вас жалко. Но ведь исправить-то уже ничего нельзя.  — Я ж тебе говорю: я хотя бы отвёл душу, если б ты его налупила за мою муку!  — Я сказала, что не буду его бить! Он маленький и сиротка.  — Тогда мне самому ему поддать?  — Не смей! Ишь ты, какой: руку поднять на сиротку! Я тебе отдам свой кус за ту муку, что у тебя пропала из-за него, а его бить не дам! И ступай, откуда пришёл и мешок свой забирай!  — Ах, так?! Ты мне больше не сестра! — Негол взвалил мешок с остатками муки на плечо. В тот день брат и сестра расстались чуть ли не врагами, а малыш спокойно смотрел на их ссору пронзительными чёрными глазами.