Изумруд раджи

Покончив с завтраком, компания отправилась в театральный зал, где уже расположился оркестр под управлением Сэмюэля Риджа, одного из лучших дирижеров Англии. Все выглядело великолепно, но, странное дело, мистера Коуэна все время снедало беспокойство.

«Слишком все это хорошо, поэтому долго так продолжаться не может», – говорил он себе. Капризная мина на лице балованной кошечки не предвещала ничего радостного.

Продолжительный опыт театральной работы развил в нем безошибочное шестое чувство. И действительно, в семь часов вечера к нему прибежала взволнованная Элиз – горничная певицы.

– Мистер Коуэн, скорее! Идите скорее, пожалуйста!

– Что случилось? – встревоженно спросил Коуэн. – Мадам опять капризничает? Так я и думал, ожидая чего-то подобного.

– Нет, нет, сэр! Не мадам. Синьор Роскари. Он болен, он умирает...

– Ну, вы, наверное, преувеличиваете, Элиз. Проводите меня к нему.

Коуэн пошел за перепуганной горничной и нашел маленького итальянца в постели, извивающегося в корчах, что при любых других обстоятельствах неизменно вызвало бы смех.

Пола Незоркофф склонилась над певцом и встретила Коуэна градом обвинений:

– Наконец-то! Это ваша вина! Наш бедный Роскари ужасно страдает. Видимо, он съел что-то непотребное.

– Я умираю, – стонал больной. – Ах, какие адские боли! О! – Он извивался на своем ложе, прижав руки к животу.

– Нужно скорее вызвать врача, – сказал Коуэн.

Пола жестом остановила его:

– Врач уже в пути и, конечно, сделает все, что можно, для облегчения страданий нашего бедного друга. Но ведь в таком случае Роскари не сможет сегодня петь.

– Я никогда... никогда уже не буду петь... я умру! – стонал итальянец.

– Нет, – успокоила его Пола. – Это просто несварение желудка. Но, во всяком случае, сегодня вы не сможете выйти на сцену.

– Кто-то хотел меня отравить!

– Успокойтесь, – попросила Пола. – Элиз, побудьте с ним до прихода врача. – И она увела Коуэна. – Что будем делать?

Импресарио покачал головой. Было уже слишком поздно вызывать из Лондона певца, способного заменить Роскари. Сказали о случившемся леди Растонбери, и она пришла к ним: как и Пола Незоркофф, она только и думала, что об успехе «Тоски».

– И никого нет под рукой, чтобы заменить его! – стонала певица.

Но леди Растонбери воскликнула вдруг:

– О, придумала! Бреон! Он нас спасет!

– Бреон?

– Ну конечно, Эдуард Бреон, известный французский баритон! Он наш сосед. «Каунтри хаус», кажется, давал фото его дома в номере за эту неделю. Он-то нам и нужен!

– Само небо помогает нам! – вскричала Незоркофф в экстазе. – Бреон в роли Скарпиа! Я хорошо его помню. Это была одна из лучших его ролей. Но ведь он, кажется, уже не поет...

– Все равно я его вытащу, – обещала леди Растонбери. – Можете на меня положиться.

Через десять минут деревенское уединение Эдуарда Бреона было нарушено нашествием взволнованной графини. Леди Растонбери всегда проявляла настойчивость, если принимала какое-то решение, и мистер Бреон сразу понял: ему остается только покориться. К тому же, говоря по совести, он испытывал слабость к дамам благородного происхождения. Сам он, человек простой, с трудом поднялся по ступенькам общественной лестницы и испытывал чувство удовлетворенного тщеславия при общении на равных с герцогами и принцами. Выйдя в отставку и поселившись в одном из отдаленных уголков Англии, он немного скучал: ему не хватало аплодисментов, славы, лести, поклонения публики. Местное дворянство не оценило в полной мере его таланта, и просьба леди Растонбери пролила бальзам на уязвленное сердце бывшего артиста.

– Сделаю все, что смогу, – с улыбкой пообещал он. – Я уже давно не пел перед такой публикой. Учеников у меня нет. Но в данном случае, когда болезнь синьора Роскари пришлась так некстати...

– Это ужасный удар, – сокрушалась леди Растонбери.

– Но он все-таки не певец первой величины, – заметил Бреон и несколько минут доказывал, что со времени отставки его, Бреона, на сцене не было настоящего баритона.

– Тоску будет петь мадам Незоркофф, – сказала леди Растонбери. – Вы, конечно, знаете ее?

– Лично – нет, – ответил Бреон, – но однажды я слышал ее в Нью-Йорке. Это большая актриса, она чувствует драматизм роли.

Леди Растонбери испытала облегчение; с этими артистами никогда ни в чем нельзя быть уверенной. Между ними постоянно возникают то ревность, то какие-то странные антипатии. Она с торжеством вернулась в замок.

– Готово! – воскликнула она, входя в зал. – Он был очень любезен. Я всю жизнь буду об этом помнить.

Француза окружили, выражая ему благодарность и симпатии. Несмотря на свои шестьдесят лет, Эдуард Бреон был еще очень интересен и сохранил способность покорять сердца.

– Минуточку, – сказала леди Растонбери, – а где мадам? Ах, да вот же она!