Изумленный капитан

– За что?

– Чорт его знает. Обиделся, должно быть, что Филофей ему меду митрополичьего не прислал.

Шила сосредоточенно думал о чем-то, пощупывая свою пегую, клинышком, бородку.

Они стояли у гостиных рядов, на углу. Мимо них шли с базара и на базар пешеходы, ехали подводы.

Базар шумел. Ржали лошади. Где-то пронзительно визжал поросенок.

Слепцы-нищие монотонно тянули божественную песню:

Взойди, паненка,
На круту гору,
Ой, Езу, мой Езу,
На круту гору.

Гремя колесами, с площади выехала порожняя телега. Мужик, сидевший в телеге, увидев Шилу и Галатьянова, содрал с головы шапку.

Шила глянул на него и просиял:

– Михалка! Печкуров! Погоди! – весело крикнул он.

Мужик послушно остановил лошадь.

– С чем это приезжал? – подходя к нему, спросил Шила.

– Мясо привозил – хозяин корову зарезал.

– Что ж, Боруху мытных и корчемных доходов уже мало? Мясом торговать задумал? – помрачнев вдруг, сказал Шила.

– Не, корова объелась житом, ее и прирезали.

– Почему сам Борух или его сынок Вульф не повезли, тебе доверили?

– Вчера ж была суббота: им ни ездить, ни торговать нельзя – грех.

– А что ты воскресенья не соблюдаешь – это ничего?

– Э, мне – соблюдай, не соблюдай – одна корысть: все равно без хлеба сидеть! – иронически улыбаясь, махнул рукой Печкуров. – Орем землю да глину, а едим мякину, как говорится…

– У меня, Михалка, к тебе дело есть. Заедем на минутку к нам, – сказал Шила.

– Проше, – ответил Печкуров, услужливо уступая место, а сам садясь в передок телеги.

– Пане Галатьянов, поехали, – кивнул Шила.

Грек, не понимая еще, какое отношение может иметь эта встреча к их недавнему разговору, послушно сел в телегу рядом с Шилой.

* * *

Корчма была набита битком – разъезжались с базара, и народ все время прибывал.

На лавках за расшатанным столом давно не хватало места – пили стоя. Двое питухов удобно расположились в углу, усевшись на черном от стародавней грязи, заплеванном полу.

У стойки было особенно тесно – лезли, толкаясь, к бочке с полпивом.

За бочкой лежало пропитое добро: поношенная свитка, новые лапти, трубка полотна, старый хомут. А сверху всего нелепо подпрыгивали связанные по ногам курица и петух, – хозяин, видимо, не донес их до базара. В корчме стоял дым коромыслом – шум, гам, песни, ругань.

Кто-то стучал по столу кулаком так, что дребезжала посуда. Кто-то надсадно икал и отплевывался. Какая-то подгулявшая баба задорно пела «подушечку»:

Чи ты стар, чи не дюж,
Иль якое лихо,
Я чешуся, копошуся,
А ты лежишь тихо.
Подушечка, подушечка,
Да ты пуховая,
Молодушка, молодушка,
Да ты молодая…

Лысый пьяненький дед в дырявой посконной рубахе, подпоясанной лыком, все время лез к бочке, ругаясь со всеми и крича целовальнику:

– Серега, орлёная твоя душа. Отдай шапку!

Целовальник, проворный русоволосый парень, делал свое дело, не обращая внимания на крики.

– Хитер, дед, – пропил шапку, а теперь назад требуешь! – пошутил кто-то.

– Не, не пропил – в бочку свалилалсь, – ответил дед. И вдруг, поняв безнадежность положения, заплакал пьяненькими слезами: – Шапку!..

– Демьяныч, вынь, пусть не скулит! – попросил целовальника чей-то трезвый голос.

Целовальник, наливая полпиво, подцепил ковшом и вытащил из бочки что-то намокшее, бурое.

– Это, что ль, твоя? Принимай!

Народ расступился. Дед, пошатываясь, шагнул к бочке и взял из рук целовальника порядком намокший войлочный колпак.

– В другой раз будешь знать, как над бочкой ворон ловить! Пьешь, так пей, а не ротозейничай! – сказал целовальник, вытирая мокрые руки о свои русые волосы.

А дед в это время, подставив рот, выжимал из шапки полпиво.

По бороде текла какая-то бурая смесь полпива и грязи.

– Вот догадался…

– От такого сусла сразу протрезвеешь, – смеялись кругом.

Печкуров не видел этой сцены – он сидел в противоположном углу за столом. Шила подарил ему за рассказ о зверовичском откупщике шесть грошей, и Печкуров пропивал их.

Охмелев от первой полкварты, Печкуров с жаром говорил неразговорчивому куму, которого встретил в корчме:

– Спрашивает: «Где зверовичские иудеи богу молятся?» – У Андрея Горбаченка, что возле речки живет, клеть, говорю, наняли – туда ходят. – «А в вино, спрашивает, ничего не мешает, вино Борух продает чистое?» – Вино, говорю, доброе – без пригару, пить бы такое до самой смерти. Только в прошедший вторник переливали бочку – нашли на дне утоплую мышь, это, говорю, действительно, было, а так – вино как вино. Тут Шила и почал мне проповедь читать: «Надо, говорит, нам жида некрещеного со свету сбавить – от них, говорит, все утеснение».

– Шиле – утеснение, это верно, – вставил кум. – Намедни при мне Борух у него из-под носа шесть возов жита перехватил – у полковницы Помаскиной.