Изнанка света

Значит, говорите, не самовольничать? Редрик улыбнулся. Нет уж, придется. Думаю, из О.С.Б. за такое не выгонят? Уж после всего, что случилось… Впрочем, можно еще и с доктором поговорить: может, скажет — выметайся, мол, у нас тут Рождество вот-вот, а тут — ты. Ведь самочувствие-то неплохое, зачем Эйно перестраховывается? Ему нужно быть рядом с Асей, вот тогда-то и станет лучше! Где ж еще можно выздороветь, если не рядом с ней?! И потом — Эйно ведь не в курсе. Придется рассказать, конечно. Поймет, куда он денется.

Появился доктор, провел осмотр, улыбаясь, пожелал выздоравливать. Оказалось, что нога у Редрика до сих пор даже не в бинтах, а в каком-то быстро застывающем аэрозоле. Зрелище было мерзким и жутковатым, но боли почти не чувствовалось. Да и рука более-менее двигалась. Правда, оставалась слабость, но это было вполне переносимо.

— Даже не думайте! Что с того, что можете ходить? Можете, конечно, но пока — плохо, — строго заявил доктор, едва Редрик задал вопрос о скорой выписке. — Здесь — пока что ваш дом, так и знайте. И потом — зачем вы так рветесь в Россию? Ведь там, как я знаю, голодают…

Фраза Редрика о том, что у доктора немного неверные сведения, была пропущена мимо ушей. Судя по всему, эскулапу было очень любопытно узнать о некоторых подробностях организма своего пациента «из первых рук». Но, как предположил Редрик, это любопытство очень сильно отрегулировали хорошей оплатой.

— Тогда возможно ли мне позвонить домой? — спросил обескураженный Ред.

— Да. Конечно, — кивнул доктор.

Редрик припомнил код, набрал номер. Ася не отвечала — шли длинные гудки.

В первый момент он подумал, что ничего особенного не происходит — она могла куда-то выйти. Но через полчаса он позвонил снова, потом еще и еще — и ничего. Гудки повторялись снова и снова.

Свет был погашен, он лежал в своей палате и не мог заснуть. Тревожные мысли роились все сильнее и сильнее. «Да нет, все — ерунда. Скорее всего — авария на АТС. Сейчас все вечно ломается, вот и не дозвониться. Или — номер поменяли. Мало ли что могло случиться? Вот завтра…»

Он старался ободрить себя, звонил снова и снова. И снова и снова — ничего.

Когда в пятый раз он вновь подошел к телефону, снова стал набирать ее номер, то внезапно остановился на середине и медленно положил трубку…

Врать самому себе было невыносимо.

* * *

Нельзя сказать, что Редрик сходил с ума от боли, что он решил покончить с собой или погибнуть в бою. Он просто ушел в себя.

Эйно, все еще находившийся в Михайграде, очень опасался, что Редрик снова начнет «самовольничать» — проще говоря, совершенно больной, попробует пройти через Предел в Вене, чтобы бежать из больницы и добраться до Ленинграда каким угодно способом.

Но этого не произошло. Он больше не заговаривал с доктором о том, что надо бы поскорей выписываться. И вообще ни о чем не говорил. Просто молча принимал все, что было назначено.

Австрийские коллеги, которым было поручено его навещать, несколько удивились спокойствию и отстраненности Редрика. Удивились, впрочем, не особенно — это безразличие могло быть последствием поражения ядом, а, быть может, оно началось из-за того кошмара, который Редрик увидел в Михайграде.

Оба австрийца были молодыми, о кошмарах войны знали из рассказов, книг и фильмов. Они встревожились, но потом решили, что это состояние их сотоварища должно постепенно проходить с выздоровлением.

— Мы еще и Рождество отметим! — предложил один из них, Фридрих. — Что, в России отмечают Рождество?

Редрик просто молча кивнул.

Ребята и в самом деле принесли и хорошего коньяка, и закуски, надеясь, что уж к этому-то русский не останется равнодушным. Редрик пил, когда нужно, он пытался улыбаться, даже пробовал изображать радость. Ничего, конечно не получалось.

В конце концов, австрийцы решили, что это такая особенность русского характера — или безудержное веселье, или — депрессия, от которой не поможет ничто. Пожалуй, ребята зареклись разбираться во всем этом.

…Алкоголь не помогал. Становилось только хуже. Хотелось одного — чтобы рядом сейчас не оказалось ни единой души, чтобы можно было спокойно зарыться в подушку и взвыть. Но и этого он был лишен.

А пятого января прибыл Эйно. Поговорил с доктором и австрийскими коллегами, хмуро покачал головой, потом прошел в палату Реда.

* * *

…Ни дня спокойствия. Проклятая тварь знала, как именно надо его проклясть. С той самой поры у Эйно не было ни дня спокойствия. И он знал, что и не будет.

В тот день он вошел в палату, где лежал Редрик. Нужно было сохранять спокойный и радостный вид, говорить о том, как приятно, что больной выглядит неплохо, рассказывать про бои в Запределье в Михайграде. Улыбаться, радостно и непринужденно улыбаться!.. Но слова застревали в горле, а улыбка была словно бы приклеенной маской. Редрик знал. А если и не знал — сердце подсказало. После первой же беседы, еще в палате у Реда, Эйно понял — он ошибся. В Михайграде, когда он решился на свой жуткий поступок, он думал, что спасет друга. А это было совсем не так.