Изнанка мюзик-холла

В ее усталости есть некое изящество, проникнутое чувством удовлетворения, почти счастья, – точно у прачки, сбросившей с плеч узел намыленпого белья. Она сидит рядом со мной на банкетке, едва прикрытая влажной от пота рубашкой и шелковыми штанишками. Положила ногу на ногу и сидит молча, опустив одно плечо, свесив голые руки. В сумерках волнистые черные волосы кажутся совсем синими...

И я представляю себе, как в этот же час с плавучей прачечной возвращается в свою бедную квартирку мама Элен и так же вот роняет натруженные покрасневшие руки, как приходят домой сестра или брат Элен, из мастерской или какой-нибудь затхлой конторы. Они так же дотошны во всем, так же устремлены в будущее, а по временам подвержены приступам уныния, как Элен.

Сейчас она отдыхает, а потом начнет краситься наново, с помощью большой пуховки и ватного шарика, окрашенного кармином. С доверчивостью задремавшего животного она позволяет мне увидеть свои смуглые щеки – простому смертному невдомек, что кожа на них золотистого оттенка и притом грубоватая. Избыток пудры вот-вот скроет линию ее носа, круто изогнутого, почти хищного...

Но вот возвращается Робер – и она вскакивает, готовая к обороне. А ведь это всего лишь покорный и смирный блондин, который услужливо кидается помочь ей, одеть ее, прикалывает к туфелькам блестящие пряжки, затягивает длинный розовый шнур корсета... Не хватает сущей мелочи, чтобы эта парочка казалась восхитительной...

Я вижу, что он ей не противен, однако не могу сказать, что она любит его. Она внимательна к нему, но без подчеркнутого желания угодить. Когда они уходят вместе, она изучает его проницательным, оценивающим взглядом, словно еще один урок, который ей предстоит выполнить. И порой мне хочется удержать за руку этого алчного ребенка и спросить:

– Но, Элен... А как же любовь?

ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ

Как хорошо!

Маленькая танцовщица потирает обнаженные руки, красноватые, с острыми локтями, руки худощавой блондинки, и, словно животворный воздух, вдыхает жаркую сухость ресторана.

В середине большого зала, на покрытой навощенным линолеумом площадке для танцев, уже кружатся костюмированные пары: нормандка в кружевном чепце, бедовая девчонка в красном платке, альмея, завитой «младенец», опоясанный клетчатой лентой... Ресторан, расположенный на Ривьере, держит десяток танцовщиц и столько же певцов.

Маленькая Мод только что из «Эльдорадо», где она поет и лихо отплясывает «английский номер». Она прибежала под ледяным ветром сюда, в ресторан «Добрая хозяйка», чтобы заработать с полуночи до шести утра свои двадцать франков.

Прислонившись к стене, она чуть-чуть расслабляет икры и прикидывает, что сегодня она танцевала в «Эльдорадо» утром и вечером, а здесь будет вальсировать до утра: итого семь часов вальса и кекуока, не считая раздеваний, переодеваний, гримирования, разгримировывания. Придя сюда, она очень хотела есть, но только что перебила аппетит большой кружкой пива, которую наспех проглотила в артистическом гардеробе.

«Вот и хорошо, – размышляет она, – толстеть мне ни к чему».

Мод привлекает угловатой, по-детски хрупкой фигуркой и сходит за англичанку из-за своих белокурых волос, красных локтей и забавного вздернутого носика алкоголички, с прожилками на крыльях. Она научилась улыбаться порочной улыбкой, встряхивать своими длинными, как у школьницы, локонами, а когда ей говорят сальности, прятать лицо в широкие ладони с короткими пальцами, потрескавшиеся от жидких белил. В частной жизни это обыкновенная «певичка из кафешантана», без злобы, без кокетства, измотанная, кочующая между гостиницей и поездом, между вокзалом и мюзик-холлом, страдающая от недоедания, недосыпания, неуверенности в завтрашнем дне...

Сейчас она отдыхает стоя, как продавщица в большом магазине, и ощупывает пальцем ноги дыру, только что появившуюся в ее трико телесного цвета.

«Сто су за штопку...»

И рассеянно разглаживает атласную оборку на коротенькой юбочке, которая была цвета фисташки, а теперь вылиняла и отдает в желтизну. «Десять франков красильщику... Черт, на это уйдет все, что я получу за сегодняшнюю ночь! Хоть бы опять пришла та подвыпившая дама, которая во время бала-маскарада бросила мне сдачу от своего счета!».

Скрипач в румынской рубашке играет «Ты мне клалась» с таким любовным жаром, что его просят бисировать.

«Вот и хорошо! – думает маленькая танцовщица. – Пусть бы всю ночь играл: я стою, а денежки мне идут!»

Она рано обрадовалась: знак распорядителя приказывает ей вальсировать, повиснув на плечах «тореадора», тощего, вялого и слишком высокого для нее... Мод уже так устала, что вальсирует, как автомат, сама того не замечая, в объятиях этого парня, который прижимает ее к себе с холодным профессиональным бесстыдством... Все кружится... Глаз успевает заметить пролетающие мимо булавки на чьей-то шляпе, замочек ожерелья, солитер на пальце... а под ногами натертый линолеум, блестящий, жирный, словно бы мокрый...

«Если сегодня придется вальсировать слишком долго, – проносится в голове у Мод, – я в конце концов вообще перестану думать...»